Иногда я думал, что нет ничего плохого в том, чтобы жить со странноватой женщиной. Жить как с чужим человеком. Или нет, как со старшей сестрой, которая готовит, накрывает на стол, убирает квартиру, или даже как с приходящей домработницей. Но моего возраста мужчине, который привык регулярно заниматься сексом с женой, пусть даже без особых эмоций, терпеть длительное половое воздержание очень нелегко. Случалось, вернувшись домой поздно ночью после попойки с коллегами, под воздействием алкоголя я брал жену силой. Заломив сопротивляющиеся руки, стаскивал с нее штаны и при этом чувствовал неожиданное возбуждение. Она ожесточенно сопротивлялась, но иногда – в среднем один раз на три попытки – мне удавалось, выдавив из себя площадную брань, проникать в нее. В такие минуты жена словно превращалась в одну из так называемых утешительниц – сексуальных рабынь, которые обслуживали японских солдат в годы Второй мировой войны, – и лежала с застывшим лицом, уставившись в темный потолок. Я кончал свое дело, и она, сразу же отвернувшись, с головой накрывалась одеялом. Пока я принимал душ, она, должно быть, приводила себя в порядок и, закончив играть свою незавидную роль, лежала с закрытыми глазами так спокойно, будто ничего не произошло.

В такие минуты меня охватывало странное и мрачное предчувствие. Пусть я уродился толстокожим и никогда не испытывал никаких предчувствий, темнота и тишина спальни заставляли меня сжиматься от страха. Наутро я с нескрываемым отвращением смотрел на плотно сжатые губы жены, которая сидела за столом вполоборота ко мне и не реагировала на мои слова. На ее лице было написано, что она прошла через огонь и воду, преодолев все невзгоды, выпавшие на ее долю, и я ненавидел ее.

Был вечер за три дня до назначенной встречи с ее родственниками. В тот день в Сеуле стояла жара, побившая все рекорды, и во всех зданиях, больших и малых, работали кондиционеры. Я вернулся домой, уставший от холодного воздуха, продувавшего офис с утра до вечера. Открыв входную дверь, я тут же поспешно захлопнул ее за собой, увидев жену. А все потому, что мы живем в доме, в котором квартиры расположены как в гостинице – по обе стороны коридора, и я испугался, что кто-то в этот момент может ненароком пройти мимо. Жена в одних серых легких шортах, с обнаженным верхом, сидела за маленьким столиком перед телевизором и чистила картошку. Под выпиравшими ключицами виднелись ее груди, почти незаметные на фоне худых ребер.

– Почему ты разделась? – спросил я, пытаясь улыбнуться. Не поворачивая головы, продолжая чистить картошку, жена ответила:

– Жарко.

«Подними голову, – я сказал это про себя, стиснув зубы. – Подними голову и засмейся. Покажи мне, что ты шутишь». Однако она не смеялась. Стрелка часов приближалась к восьми, дверь на лоджию оставалась открытой, в квартире не могло быть жарко. Плечи жены покрылись пупырышками, похожими на кунжутные семечки. Куча картофельных очисток лежала на подстеленной газете. Рядом возвышался холмик из более чем тридцати картофелин.

– Что ты будешь с этим делать? – спросил я как можно спокойнее.

– Потушу.

– Вот это всё?

– Да.

Я выдавил улыбку, ожидая, что и она улыбнется мне в ответ. Однако она не улыбнулась. Даже не посмотрев на меня, сказала:

– Просто я ужасно хочу есть.

* * *

Во сне, когда я отрезаю кому-то голову, когда она еще болтается, не отрезанная до конца, и я, схватив ее, режу дальше, когда кладу скользкий зрачок на ладонь и когда после этого просыпаюсь… Наяву, когда у меня возникает желание убить голубей, которые, переваливаясь с боку на бок, дефилируют передо мной, когда хочется придушить соседского кота, за которым я слежу уже давно, когда подгибаются колени и выступает холодный пот, когда мне кажется, что я стала другим человеком, когда другой человек возникает внутри меня и пожирает меня, все это время…

…В это время рот наполняется слюной. Проходя мимо мясной лавки, я закрываю рот. Из-за слюны, появляющейся у самого основания языка и смачивающей губы. Из-за слюны, что сочится между губами и течет вниз.

* * *

Если бы я могла спать. Если бы могла забыться хоть на час. Ночью, когда я то и дело просыпаюсь и босиком мечусь по комнатам, дом стоит уже холодный. Холодный, как остывший рис, как остывший суп. В черных окнах ничего не видно. Входная дверь время от времени громыхает, но стучаться некому. Вернувшись в спальню, суешь руку под одеяло и чувствуешь холод. Все остыло.

* * *

Теперь больше пяти минут поспать уже не удается. Стоит только забыться, как видишь сон. Скорее, даже не сон. Короткие сцены наплывают, сменяя друг друга. Блестящие глаза дикого зверя, кровь, размозженная голова, затем опять те же дикие глаза, словно поднимающиеся из моего нутра. Просыпаешься, вся дрожа, и проверяешь свои руки. Мягкие ли еще мои ногти. Слушаются ли меня мои зубы.

Единственное, чему я доверяю, – моя грудь. Я люблю свои груди. Потому что ими нельзя никого убить. Ведь и руки, и ноги, зубы и язык, и даже взгляд – это оружие, способное убить и нанести вред. А груди на такое не способны. У меня есть две такие круглые груди, и значит, все нормально. Пока все нормально. Однако почему мои груди все худеют? Теперь они не такие уж и круглые. Интересно, почему? Почему мое тело высыхает и высыхает? Что я собираюсь проткнуть, становясь такой острой?

* * *

Это был семнадцатый этаж залитого солнцем дома, окна которого выходили на юг. С лицевой стороны вид загораживало соседнее здание, но с заднего фасада открывалась полоска леса.

– Ну, теперь за тебя можно не переживать. Очень хорошая квартира тебе досталась, – сказала теща, беря в руки палочки и ложку.

Эту квартиру сестра моей жены приобрела в собственность благодаря тому, что она еще до замужества открыла маленькую лавочку, торговавшую косметикой. До рождения ребенка свояченица втрое увеличила торговую площадь, а после появления на свет сына лишь по вечерам приходила в свой магазинчик. Недавно, когда сыну исполнилось три года и он пошел в детский сад, она снова начала заниматься торговлей с утра до ночи.

Я завидовал мужу свояченицы. Он окончил университет искусств и жил как художник, но зарабатывать на жизнь живописью у него не очень получалось. Говорили, ему досталось наследство от родителей, но когда деньги только тратишь, ничего не зарабатывая, любое состояние может закончиться. Поскольку его жена трудилась, засучив рукава, свояк, очевидно, теперь мог жить со спокойной душой, занимаясь искусством. К тому же свояченица, как и моя жена когда-то, очень хорошо готовила. Посмотрев на накрытый к обеду стол, весь заставленный вкусностями, я вдруг почувствовал, как проголодался. Глядя на тело свояченицы, в меру упитанное, любуясь ее большими глазами, слушая ее мягкий голос, я с сожалением подумал: «Как много, должно быть, я упустил в своей жизни».

Жена, не сказав даже обычных для такого случая приветствий типа «Какая хорошая квартира!», «Как много всего наготовила! Устала небось?», сидела молча и ела рис с кимчхи. Кроме этого, на столе не было ничего, что она могла бы съесть. Ее палочки не коснулись даже аппетитных салатов, заправленных майонезом, ведь в его состав входят яйца.