«Покорность» – это реквием по европейской культуре. Франсуа преподает в одном из старейших знаменитых университетов Европы. Он представитель и создатель элитарной французской культуры – во всяком случае, должен бы претендовать на эту роль, – и вот он чувствует, что само его бытие невыносимо оскудело. Он с горечью констатирует, что годы, когда он работал над диссертацией о Гюисмансе, остались лучшими в его жизни. С тех пор все пошло на убыль: его связи с другими людьми свелись теперь к коротким и утомительным интрижкам со студентками. Он одинок, пишет мало, пьет слишком много, питается фастфудом из супермаркета (причем – красноречивая деталь – блюдами нефранцузского производства). В бессмысленности его существования – как он сам понимает – находит отражение культура, которую сам Гюисманс считал обреченной. В разговоре со своей любовницей, студенткой-еврейкой Мириам, которая позже из страха перед надвигающимся исламизмом бежит в Израиль, Франсуа замечает, что патриархат – единственно жизнеспособная модель общества. Он, по крайней мере, издавна воспроизводит себя и смог создать связную социальную структуру. Подобные рассуждения создали Уэльбеку репутацию женоненавистника, однако эти обвинения бьют мимо основной мысли писателя. Суть же в том, что Уэльбек ратует за смену нынешних хаотических межполовых отношений патриархальными структурами исламской полигамии не потому, что держится мнения, будто женщина должна быть подчинена мужчине, а потому, что считает либеральное западное общество обреченным на вымирание, так как оно как минимум из-за низкой рождаемости не в состоянии обеспечить свое биологическое выживание. Уэльбек при этом вовсе не оплакивает ни либерализм, ни Европу. Как он хорошо дал понять уже в своих ранних романах, ему просто-напросто внушают отвращение предсмертные судороги древнего континента. В циническом присоединении Франсуа к исламу Уэльбек видит возможный выход из пустоты и скудости последних дней Европы.

Творчество Уэльбека – это вызов прежде всего тем, кто (как и я) ценит Просвещение и западное общество модерна не только из-за отсутствия привлекательных альтернатив, но и потому, что видит в них величайшие достижения человечества. Его сатирические картины Франции новейшего времени суть зеркало нашего общества. Пусть образ односторонен, но он наводит на размышление. Он являет общество, в котором царствуют популизм, потребительство, дешевая развлекательность и отчужденный секс. Уэльбек интересен тем, что за его внешним цинизмом проглядывают тоска и склонность к культурному консерватизму, притом, однако, что это пока не привело его в стан политических или религиозных консерваторов.

Нам стоит понять роман Уэльбека как серьезное предупреждение: если от Европы не осталось ничего, кроме административной эффективности, заботе о финансовой стабильности и своем культурном прошлом, зримо представленном лишь в музее, значит, Европу в скором будущем ожидает нечто новое – но уж никак не благоприятное. Если Уэльбек прав, то либерализм настолько ослаб, что остается недолго ждать, пока он сменится некоей формой авторитаризма, причем исламизация тут выглядит скорее жупелом, чем реальной демографической перспективой.

Похоронная риторика Уэльбека сразу вызывает возражение – ведь миллионы людей во всем мире ничего так не жаждут, как эмигрировать в Европу или Соединенные Штаты. Многие рискуют жизнью, пытаясь перебраться в Германию, Англию или США. Так может быть, отвращение к Западу – это случайное и наносное явление? и тогда бесконечные жалобы на мнимый духовный кризис Запада – всего лишь навязчивая рутина? Что, если Уэльбек, непрестанно повторяющий, что родители-хиппи совсем не уделяли ему внимания, просто не в состоянии посмотреть на Запад непредвзято?

Я считаю, что картина, нарисованная Уэльбеком, действительно весьма односторонняя, и все же он – пусть в гиперболизированном виде – указал на явление, к которому надлежит отнестись со всей серьезностью. В западных обществах благосостояния, по всему судя, многие люди не знают, как осмысленно распорядиться своей свободой. И по большей части отмахиваются от нее и по возможности заглушают в себе ее ощущение.

СВОБОДА КАК ПОТРЕБИТЕЛЬСКИЙ ТОВАР

Не только писатели, как Уэльбек, но также социологи и философы выражают неудовлетворение состоянием западного общества. Так, американский политолог Бенджамин Барбер, убежденный защитник либеральных жизненных ценностей, остро критикует культуру капитализма в своей книге «Consumed!»[12]. По его мнению, она воспитывает инфантильных граждан: люди все чаще отдаются пассивному консюмеризму, делят свое время между шопингом, телевизором и компьютерными играми, и все это оказывает катастрофическое воздействие на демократию. В результате многие американцы игнорируют выборы, а те, кто голосует, в большинстве случаев не имеют никакого представления о политической повестке, демонстрируя свое поразительное невежество. В 2002 году 70% взрослых граждан США обнаружили незнание того, где находится Ирак, что не мешает им иметь собственное мнение о том, что происходит в этой стране. Ничем не лучше их знания об изменении климата, причинах финансовых кризисов, системе американского здравоохранения и т.п. Столь же мало они информированы о том, каковы программы кандидатов, между которыми они выбирают. Телевизионные передачи, призванные внести ясность в представления публики о взглядах того или иного политика, неотвратимо превращаются в развлекательные шоу. Не вдаваясь в содержательный анализ, люди судят о кандидатах по внешности: изберут того, кто напустит на себя больше важности и, используя агрессивную риторику, предложит простейшее решение для сложной проблемы. Политика становится все больше похожа на шоу-бизнес. Выбор президентом Дональда Трампа, воспринятый большинством политиков и комментаторов как катастрофа, лучше всего иллюстрирует эту тенденцию.

Барбер не единственный автор, кто выражает тревогу по поводу растущего самоустранения граждан западных стран от политического участия. Сам он считает, что апатия исходит из нижних слоев населения, другие исследователи возлагают вину на элиты. Так, американский историк и социальный критик Кристофер Лэш винит правящий класс страны в равнодушии к общественному благу[13]: люди богатые и причастные к власти, утверждает он, живут в своем собственном нарциссическом мире. Они наслаждаются благами, которые общество предоставило в их распоряжение: здравоохранением, образованием, налаженной юридической машиной и т.п. В отличие от европейской и американской буржуазии XVIII и XIX веков, которая деятельно участвовала в возведении общественных, культурных и научных институций, нынешние элиты безответственно уклоняются от социального и политического участия в жизни страны. Они пекутся лишь о собственных привилегиях. Эти взгляды разделяет колумнист «Нью-Йорк таймс» Дэвид Брукс[14]. Он считает, что мы живем в обществе, где большинство людей всерьез озабочены лишь самими собой. Человек Запада больше всего хочет быть богатым и известным. Внести свой вклад в развитие общества, послужить общественному идеалу – такие мысли посещают его все реже. Все эти наблюдения можно расценить как нытье интеллектуала-консерватора, однако, хотя бы на примере США,