поэтому никто не обращал на него внимания. Он стоял возле одной из патрульных машин, утопавших в красно-синих огнях, сунув руки в карманы, словно ждал встречи у «Старбакса», а не своего ареста.

«Прячься», – велела ему Эстер одними губами. Юджин огляделся по сторонам, пожал плечами и вернулся к костру, где собирался оставаться до рассвета, не в силах покинуть светящийся круг раньше восхода солнца. Порой, когда свет падал под определенным углом, тело брата казалось ей прозрачным. Знаете, как причудливые воспоминания из детства, не поддающиеся объяснению, полузабытые сны о чем-то невозможном? Книга, слетевшая с полки сама по себе; вдох, сделанный под водой; черный сгусток тени в конце коридора – с зубами, когтями и ослепительно-белыми глазами. У Эстер все они касались Юджина. В детстве он, сильно расстроившись или испугавшись чего-то, начинал мерцать. Словно лишь проецировался в реальность, но на самом деле не являлся ее частью и мог в любое время выпасть из нее.

Мальчик, сотканный из светлячков.

В то время, когда Ронда Раузи[12] толчком в голову усадила ее, будто преступницу, в полицейскую машину, Эстер увидела, как ее брат на мгновение растворился в воздухе. А после на заднее сиденье рядом с ней затолкали Джону. Таким образом Джона Смоллвуд в тот же день, когда ограбил ее, составил Эстер Солар компанию в ее первом аресте.

Впрочем, позже выяснилось, что они были не совсем под арестом, о чем следовало догадаться по тому, что им не надели наручники и не зачитали права. Полицейские отвезли их обратно в город, сопроводили в участок и заперли в отдельных камерах, которые они называли «обезьянником». В камере Джоны было пусто, а вместе с Эстер сидела очень худая женщина в красном парике, ковырявшая ранки на руке. Она представилась пресвятой девой Марией.

Эстер пыталась объяснить Ронде, что произошла большая несправедливость: Джону следует обвинить в краже, а ее освободить, – но женщина, пропустив ее слова мимо ушей, только сказала:

– Один телефонный звонок.

У Эстер не было телефона (само собой), и она не помнила номера никого из родственников, кроме дедушки— только это бы не помогло. Поэтому она позвонила Хефцибе.

Эстер: «Хефциба, меня задержала полиция. Передай моей маме, что нужно внести за меня залог».

Хефциба: (молчание)

Эстер: «Я так понимаю, раз ты ответила на звонок, тебе удалось сбежать, когда нагрянули копы».

Хефциба: (молчание)

Эстер: «Знаю, что мама проторчит в казино до рассвета, но ты должна ей сказать, где я, ладно?»

Хефциба: (молчание)

Эстер: «А еще я оставила Юджина на заводе одного. Можешь его спасти?»

Хефциба: (молчание)

Эстер: «Теперь я снова стану закоренелой преступницей».

Хефциба: (молчание)

Эстер: «Что ж, отлично поговорили».

Женщина-полицейский проводила Эстер обратно в камеру. На этот раз она легла на пол лицом вниз, чтобы не пришлось общаться с Джоной, который сидел со скрещенными ногами в дальнем углу своей камеры и наблюдал за ней.

– Я бы на твоем месте не лежал на полу, – сказал Джона.

На что она ответила:

– А жить мне можно?

Он продолжил:

– Подумай о том, сколько на этом полу было мочи, рвоты и крови. Сама знаешь, копам платят не так много, чтобы они тут еще и убирались.

– Вообще-то он прав, – прохрипела дева Мария. – Я только на прошлой неделе здесь нассала.

– И правда воняет мочой. – Эстер села, копируя позу Джоны, – прислонилась спиной к прутьям решетки.

После этого парня вывели из камеры: настал его черед делать звонок, который, судя по количеству криков и ругательств, прошел не так гладко, как у нее.

– Знаешь, я все думал о тебе, с тех пор как сегодня днем тебя ограбил, – сказал Джона, вернувшись в камеру. Полицейский за ближайшим к ним столом вскинул брови и посмотрел на него поверх очков. – Это метафора для… э-э-э… секса, – быстро пояснил Джона. Коп прищурился, но вернулся к своему телефону.

– О том, как получить прощение за свое чудовищное преступление? – спросила Эстер.

– Нет, о твоей странной семье – ты еще делала о ней презентацию в начальной школе.

– А-а-а, – Эстер специально перевелась в среднюю школу Ист-Ривер, поскольку никто из учеников ее третьего класса (кроме Хефцибы) туда не пошел, а значит, никто не помнил ее доклад о проклятии семьи Солар.

– Напомни, в чем там заключается их странность? Непереносимость лактозы или что-то такое?

– В точку. Они не переносят молоко.

– Нет, не то. Фобии, верно? У каждого из них свой собственный сильный страх. Боязнь пауков, высоты и все такое. Проклятие самой Смерти. То, чего ты боишься, однажды тебя убьет.

– Как ты все это запомнил?

– Когда мне было восемь, я обращал на тебя много внимания. Очень много.

Эстер покраснела, а после напомнила Джоне два правила этого проклятия:

• Проклятие могло обрушиться на Соларов в любое время без всякого предупреждения, как болезнь, дремлющая в крови и поджидающая подходящего момента для удара. Реджинальд, ее дедушка, не боялся воды до тридцати лет, пока Смерть не поведал ему, что однажды он утонет. А у Юджина, напротив, страх темноты развился еще в детстве.

• То, чего ты боишься, завладеет твоей жизнью и в конце концов убьет тебя.

– А что насчет тебя? – поинтересовался Джона. – Чего ты боишься?

– Ничего.

– Ты не можешь быть особенной и подводить остальных членов своей проклятой семьи. Хочешь опозорить свой род?

– Не смешно.

– Да, я помню тот доклад. Твой двоюродный брат боится пчел. Дядя – микробов. Дедушка – воды. Папа был ветеринаром и еще не осознал свой страх.

– Сейчас он его знает. У него агорафобия[13]. Он уже шесть лет не выходит из подвала.

– Ну вот, теперь твой черед. Ты должна чего-то бояться.

– Я не знаю.

– Уверен, у тебя есть страх. Нужно только его найти.

– Очень воодушевляюще.

– Спасибо.

Все остальное время они молчали, пока отец Джоны, Холланд, не приехал внести за сына залог (точнее забрать его, потому что официально он не был арестован). Джона выглядел бы в точности как Холланд, если бы был больше и тучнее. Большие тучные плечи, большой тучный живот, большие тучные волосы.

– Привет, пап. Мы можем подвезти Эстер домой? – спросил Джона, когда бюджетная версия Ронды Раузи выпустила его из камеры. Холланд смерил Эстер своими злобными глазками и развернулся к выходу – по всей видимости, это означало «да», потому что Джона сказал ей: – Идем.

Машина Холланда представляла собой «универсал» 1980-х годов тыквенного цвета. Кожаная рыже-коричневая обивка сидений сильно потрескалась, настолько, что оставила на ногах Эстер царапины. Но она ничего об этом не сказала – только продиктовала свой домашний адрес.

Когда машина затормозила