Стоя возле монастырской стены, я гадала, не хотел ли он наказать меня. Я решила больше не ждать его, пытаясь таким образом сохранить остатки достоинства.

Возвращаясь в келью, я замечала язвительные усмешки на лицах монахинь, встречавшихся мне на пути. Как же быстро они прознали о моем падении! Я бубнила себе под нос:

— Я ошиблась днем. Мне назначено на завтра.

Однако я слышала, как в коридоре возле моей кельи сплетницы оживленно обсуждали что-то. Я услышала свое имя, затем сухой смешок. Я не обзавелась подружками среди монахинь. Никто меня не защищал, даже те девушки, которые были вовлечены в такие же амурные похождения. Мы были всего лишь сообщницами, между нами не возникло теплоты. На следующее утро в трапезной семьдесят пар глаз с триумфом уставились в какую-то точку над моим левым ухом.

Если бы я быстро не вернула расположение любимого, мой статус мог бы ухудшиться. Использовав нашего обычного посыльного, помощника мясника, который каждый день приходил к воротам монастыря за заказами, я послала ему нежное письмо. Я обещала исправиться. Я уверяла его в преданности, в нежной любви. Но все равно, когда я пришла к калитке следующим вечером, он не появился. Наутро помощник мясника сказал, что мой любимый отказывается платить за доставку еще одного письма от меня.

На третий вечер я украдкой вышла из монастыря и направилась к Riva degli Schiavoni. Мой возлюбленный давно уже выделил мне личный ключ. Мы обычно встречались в тени возле церкви. Но у меня не было безопасной гавани, где я могла бы провести необходимое время. Я навряд ли добралась бы до его апартаментов в Риальто. У меня не было денег, чтобы нанять гондолу, мне было противно от мысли о том, что меня могло в ней ожидать. Потому я ходила по улице туда-сюда, останавливаясь, чтобы посмотреть на торговцев уродами и диковинами, которые нахваливали гермафродитов, пигмеев, русалок, найденных на берегу возле Акапулько, и египетских мумий, то есть все то, что так нравилось венецианской публике. Однако я была в слишком дурном расположении духа, чтобы глазеть на них, потому сосредоточила внимание на шарлатанах, продававших панацеи с безвкусно разрисованных подмостков.

Я ощутила ностальгию по прежней жизни, когда родители одевали меня, словно куклу, и вели в театр, где мы сидели в фамильной ложе и нам прислуживали ливрейные лакеи. Теперь мне приходилось развлекаться, глядя на ужимки уличных шутов, словно я была крестьянином или иностранцем, только что приехавшим в город. Я провела там три часа, наслаждаясь представлениями. Я даже забыла о своих бедах, слушая разглагольствования шарлатанов об их «Бальзамической росе», собранной с бананов в Вавилонском саду, и «Восстанавливающем снеге», собранном в скалах Кавказа. Один размахивал белой свечой, которая, если верить его словам, была создана из драгоценных масел, добытых из туши королевского кашалота, который выбросился на берег Темзы возле далекого Лондона в месте с загадочным названием Блэкфрайерз. Некоторые из шарлатанов даже раздавали отпечатанные рекламные листки. Я с удовольствием запихнула в карман несколько таких листков. Мне уже давно не доводилось листать что-либо, кроме религиозных трактатов, и я предвкушала, как, закрывшись в келье, буду читать эти напыщенные тексты.

Когда я вернулась в монастырь перед полуночью, я постаралась, чтобы мои довольные вздохи были далеко слышны. Я помылась, производя как можно больше шума и выкрикивая имя любимого, словно мне снился сладкий сон.

Так же я поступала в следующие три вечера, стараясь забыть о горестях в уличной толпе, теряясь среди иноземцев и венецианцев, получая успокоение от уличной сутолоки и цветистых представлений, идущих на театральных подмостках. На третий вечер я взяла с собой несколько монет и купила успокаивающую микстуру, помогающую при деторождении. Я знала, что она вряд ли поможет мне, но сам факт покупки действовал умиротворяюще. Я спрятала бутылочку за шторой у себя в келье.

На четвертый вечер я заметила, что за мной следят. Вероятно, кто-то что-то проведал или я исполняла роль слишком хорошо. Когда я выскользнула из монастыря, то заметила за спиной странную тень, а свернув в переулок, ведший к променаду, услышала за спиной осторожные женские шаги. Возможно, это было просто совпадение, ведь никто не подозревал меня. Но весь вечер, пока я бродила среди гадалок и уличных фигляров, меня не покидало неприятное ощущение, что за мной наблюдают. И когда я вернулась к зарешеченной калитке, с той стороны меня ждала аббатиса в сопровождении свиты. Ее лицо было сурово. Она без всяких разговоров схватила меня за плечо и провела рукой по моему животу.

— Я так и думала, — сказала она холодно и повалила меня на дорожку, вымощенную камнями.

В этот момент я поняла, что он предал меня. Мое сердце было разбито и продолжало сокращаться лишь по инерции.

7

Сироп для женщин на сносях

Берем отвар из баулма и черешен, всего по три унции; отвар ячменной корицы, воду доктора Стивенса и сироп мекония, всего по две унции; жидкую настойку опия, сорок капель; смешать.

Это хорошее, сбалансированное лекарство для болей после родов; не стоит бояться прекращения лохий, поскольку это происходит в большинстве случаев из-за сильной боли, которая мешает движению души, расшатывает силу духа, сужая плевы матки и вагины, раздражая стенки сосудов и мешая выводу шлаков. Потому опиаты, которые снимают подобную боль, укрепляют дух и работу плевы, способствуя очищению и успокоению.

Мой живот сильно увеличился, а лицо покраснело. Правый сосок потемнел первым, и я припадала на правую ногу при ходьбе. Все это подтверждало то, что я знала, — у меня будет мальчик. Когда подошло мое время, акушерка с явным облегчением сказала, что мой природный проход слишком узок, чтобы пропустить в этот мир крупное дитя. Монашки поднимали глаза горé и набожно всплескивали руками, словно Провидением было предначертано, что я должна отдать жизнь за этого мальца.

Я проглотила успокаивающую микстуру в ту ночь, когда начались боли, надеясь на забвение.

Я плохо помнила роды, поскольку мне в воду постоянно подмешивали успокоительное. В конце концов я потеряла сознание и верила, что, покидая келью в виде духа, уже никогда не проснусь в собственном теле.

Я была в смятении и ярости. После нашей последней крупной ссоры я больше не виделась со своим возлюбленным. Очевидно, он разрешил затруднение на расстоянии, заплатив монахиням за то, чтобы они позаботились обо мне и приняли роды, не сообщая об этом моим родителям. Вместо того чтобы выпустить из монастыря, он заточил меня в нем в таком плачевном состоянии. Однако даже после этого я не могла полностью отказаться от него. Каждый день, будучи беременной, я спрашивала монахинь:

— Есть ли для меня письмо? Я иду сегодня к нему?

Они кривили губы и отворачивались, пока я не перестала спрашивать.

Монахини прятали мой живот под бесформенными балахонами. В любом случае ко мне в гости никто не ходил. Моя последняя тирада у монастырской калитки так оскорбила мать, что она заявила, будто бы родные не будут впредь меня навещать. Когда у меня начались схватки, я, как всегда, была одна в келье. Туда же привели повивальную бабку, чье отвратительное, потное лицо было последним, что я увидела, прежде чем потерять сознание.