И вот, сейчас, сидя в саду отеля и наблюдая как загораются огни в дельте, Давид старался найти в себе и убедить самого себя, прибегнув к помощи бутылки коньяка, что, может быть первый раз в жизни, у него было достаточно решимости и причин, чтобы продолжить начатые поиски, проникнуть в самое сердце Африки и исполнить обещание спасти Надию, чего бы это ему не стоило.

И то не было проявлением страха – это он знал прекрасно. Многие годы, в юности, его преследовало одно сомнение: что эта бесхарактерность есть некая форма проявления трусости. Но значительно позже, когда Журнал посылал его снимать войны и землетрясения, и когда пули свистели над головой и смерть гуляла рядом, а он спокойно, без ускорения пульса снимал происходящее, то тогда, с некоторым чувством облегчения, понял, что то был вовсе не страх, и никогда не был, и никогда это не имело никакого отношения к присутствию мужества в его характере или отсутствию оного.

Перспектива рисковать собственной жизнью, и даже возможность погибнуть – совершенно не пугали его, если от этого зависела свобода и жизнь Надии. Все что его пугало, это то, что в определенный момент в нем может закончиться «завод», решимость довести до конца такое сложное дело, как поиск темнокожей женщины на бескрайних просторах Африки.

– И чтобы сделала она на моем месте?

Как бы начала битву с такими огромными ветряными мельницами, с которыми редко кто встречался в своей жизни?

Как поймать этих призрачных охотников, ускользающих по саваннам, в джунглях и пустынях самого таинственного и малоисследованного из Континентов?

Его приводило в уныние само ощущение растерянности пред величиной, перед размером того, что предстояло сделать и перед незнанием, непониманием в каком направлении нужно идти.

Нужно было сделать первый шаг, затем второй, потом еще и еще… и еще миллион шагов… Но куда идти?

– Ох, Надия, Надия… – всхлипнул он тихонько. – Где ты?

Она замерла и прислушалась, вокруг нее непроницаемой стеной стоял мрак и тишина.

Вдруг какая–то тень бесшумно скользнула в темноте. Защищаясь, она подняла руки.

– Ох, Давид, Давид! Где ты? – воскликнула она мысленно.

Человек продолжил двигаться в ее направлении. Споткнулся о вытянутую ногу спящей женщины, затаился, проверяя, что она не проснулась, и двинулся дальше, чтобы остановиться на расстоянии менее метра.

Стоял не шевелясь, вероятно старался разглядеть ее получше в кромешной тьме, наверное, чтобы не промахнуться и нанести удар наверняка, чтобы все закончилось быстро и без шума.

Вокруг стояла такая тишина, что она слышала, как оглушительно стучит кровь в висках. Руки в тяжелых кандалах устали от того, что приходилось держать их высоко поднятыми. И сердце билось так сильно, что человек напротив, наверное, слышал каждый его удар.

И какое же облегчение она почувствовала, когда он наконец–то решился атаковать. Изо всех сил она опустила руки вниз.

Послышался сдавленный крик и незнакомец завалился на спину, обхватив руками свою голову. Она изо всех сил оттолкнула его ногой как можно дальше и плотнее прижалась спиной к дереву, открыла глаза как можно шире, напряженно всматриваясь в густую темноту ночи.

– Ох, Давид, Давид! Где ты? Почему не приходишь освободить меня из этого кошмара?

Прошло уже столько дней с того ужасного момента, что она сбилась со счета и ей иногда начинало казаться, будто всю жизнь провела закованной в кандалы. Час за часом ходьбы в напряженном, изнурительном ритме, задаваемым человеком в «голове» каравана, стараясь не ускорять шаг, чтобы не наступать на ноги впереди идущему и не замедляться, чтобы девочка, идущая сзади, не наступала ей на пятки. От этого однообразного ритма мысли в голове туманились, все путалось, и воспоминания о прошлой жизни казались чем–то совсем не реальным, и еще изнуряющая жара, жажда и все подавляющая усталость, и нужно было постоянно следить за надсмотрщиком–суданцем, уворачиваться от его ударов, что он то и дело наносил массивной ручкой длинного бича, но не самим ремнем, чтобы не разодрать кожу живого товара.

И ночами приходилось быть начеку, скорее дремать, чем спать, либо под деревом, либо в траве под открытым небом в саванне, следить за охранниками, готовыми наброситься на нее, словно голодные звери, как только араб – главный в этом караване, засыпал.

А по утрам вся тряслась от холода, и от постоянной бессонницы и усталости все тело ныло и затекало, а от самой мысли, что с наступлением нового дня придется опять идти куда–то, становилось еще страшнее.

– Ох, Давид! Где ты?

Человек у ее ног не шевелился.

Похоже, что убила его или нет?

Несколько секунд она испытывала огромное желание подползти к нему, обвить шею цепью от кандалов и задушить, задавить, покончить с этой тварью, чтобы он больше не насиловал женщин по ночам и не бил днем.

Это был тот, кто напал на нее у озера, сбил с ног одним ударом, так, что она не смогла схватить ружье, прислоненное к стволу дерева. Он набросился на нее совершенно неожиданно, выскочил из кустов, как леопард подстерегавший добычу, и когда его сообщники подошли к лагуне, она уже лежала на берегу в кандалах.

– Отличная работа, Амин! – произнес суданец. – Очень хорошая работа… Самая лучшая негритянка из всех тех, на которых мы когда–либо охотились… – он заставил ее встать на ноги, с видом знатока осмотрел со всех сторон.

Улыбнулся, обнажив два больших передних зуба, как у кролика.

– И в самом деле, хороша девочка, – он протянул руку, погладил ее грудь, высокую и крепкую. – Шейх наверняка «отвалит» мне за тебя тысяч десять долларов, а может и больше, и я буду полным глупцом, если вернусь к этому паскудному занятию…

Продолжая плотоядно скалиться, с наслаждением погладил ее кожу, обошел вокруг и провел ладонью по упругим, круглым ягодицам.

– Жаль, что так получилось и не удалось воспользоваться тобой здесь же… Но, может оно и к лучшему… Шейх убьет меня, если узнает, что я попользовался его товаром … – и обратился к своим людям – шесть человек вышли на берег следом и смотрели на нее голодными глазами, ощупывая взглядом каждый сантиметр ее тела, но одновременно продолжали следить за колонной скованных цепью людей, с понурыми лицами, ставших рядом. – С того, кто прикоснется к ней хотя бы пальцем, сдеру кожу, – пригрозил он. – С этими двумя можете делать все что захочется… И с тем жирным в конце также… С остальными ничего, а на эту даже не смотрите…

– Но может она уже не девственница, – запротестовал было Амин. – Как об этом узнает Шейх?

– От нее самой, придурок, – и, обернувшись к Надие, спросил. – Девочка, ты девственница?

Понимая, что рассказав о том, что она замужем за белым, да еще и человеком важным там, в Европе, она нисколько не улучшит своего положения, соврала:

– Да, девственница. И если отпустишь меня на свободу, то мой отец заплатит тебе десять тысяч долларов…