поклонилась, по обычаю в пояс, коснувшись тонкими пальцами крыльца и отступила в сторону, приглашая заходить.

Глава 3 Так вот за что наказали!

В небольших, теплых, полутемных сенях, Богумира заставили снять импровизированную Первом из шкуры и веревок, обледеневшую обувь, и полушубок, и под вздох недоумения покрасневшей в смущении девушки, от увиденного непотребства срамной одежки, выдали серые шерстяные носки, немного колючие, но теплые. Полушубок пристроился там же на оленьих рогах, выполняющих роль вешалки.

В самой избе было натоплено и даже немного душно, но чисто, и несмотря на маленькую площадь довольно уютно. Для привыкшего к просторам и роскоши Прави, Богумиру было непривычно оказаться в замкнутом помещении, но особого выбора не было: или оставаться тут, или возвращаться на улицу, где свирепствовал лютый мороз. Он вошел и осмотрелся.

Огромная печь, дышала жаром, занимая добрую половину, и разделяя собой дом на несколько, пусть и не отдельных, но вполне изолированных помещений (зашел за угол беленой известью красавицы, и ты уже в другой комнате).

Маленькие окна, застекленные мутной слюдой, пропускали очень мало света, но их было много и потому в помещении казалось относительно светло. На деревянном полу, у входа лежал разноцветный, вязаный, видимо крючком из лоскутов ткани коврик, создавая недорогую теплую домашнюю атмосферу заботы и уюта, а дальше огромный цветастый мохнатый ковер, резко контрастирующий с обстановкой деревенского дома, и более соответствующий княжескому терему, а не жилищу кузнеца.

Посредине главной комнаты стоял большой обеденный стол, с двух сторон которого пристроились грубые, но крепкие деревянные лавки, а в дальнем углу огромный темный сундук, красного дерева, окованный полосами начищенной меди. По стенам развешано многочисленное оружие: ножи, мечи, щиты, палицы и копья, явно видавшие собой не одну сечу, так как на многих виднелись царапины и выбоины, словно это дом не кузнеца, а жилище старого ветерана-ратника. Вот такой вот странный дом увидел Богумир, войдя в главную комнату, выполняющую одновременно роль зала и столовой.

- Дай парню порты мои какие-нибудь, да рубаху чистую, а то срамно смотреть, вроде мужик взрослый, а одет как баба, в ночную сорочку. – Попросил Перв дочь, заметив, как та отводит глаза, стараясь не смотреть на странного гостя. – Как он за стол в таком виде сядет? – Улыбнулся кузнец, и было видно, что еле сдерживает себя, чтобы не рассмеяться. - И на стол чего-нибудь легкого мечи, перекусить перед банькой. Холодного пока поснедаем, а горячим опосля парку закусим.

Богумир почувствовал, как покраснел. Он и представить не мог, что его наряд, вызывающий восхищение среди молодежи Прави, окажется нелепым и смешным среди обычных людей. Здесь царили другие нравы.

Такую странную и грубую одежду он видел, конечно, наблюдая с высока за людьми, зачастую посмеиваясь над неудобным фасоном, но вот одевать пришлось впервые. Как натянуть на себя предложенные девушкой штаны он понял, вот только перепутал, где перед, а где зад, чем вызвал ее улыбку и хохот Перва.

- Знатно тебя парень по голове приложили. Это же надо, не помнить, того, что любой малец знает, насмешил. Сымай, да сызнова одевай, только переверни. Да не зыркай ты на рубаху как на своего лютого врага, тот разрез, что ты сейчас разглядываешь, воротом называется, и его место спереди, не перепутай, а то я со смеху окончательно помру, дочь сироткой оставлю.

Пережив подобные унижения, Богумир наконец оделся и сел за стол, застеленный чистой, полотняной, белой скатертью, с кружевами вязаных снежинок по свисающему до середины ножек краю. Девушка ловко и быстро, словно заранее к этому готовилась, поставила посредине деревянное блюдо с целым куском копченого, ароматного, взбудораживающего аппетит, с тонкими прожилками мяса, сала, несколько очищенных луковиц, на отдельной тарелке, каравай ржаного хлеба, да две деревянные кружки, куда плеснула из крынки, до края заполнив, золотистой тягучей, пахнущей летом, жидкости.

- Больше до бани не налью. Сомлеете на пару. – Строго посмотрела она на отца, улыбнулась, пожелав приятного аппетита, и убежала, хлопнув морозным паром входной двери.

- Строга. Вся в мать. – Хмыкнул Перв, и в его глазах засветилась нежность. – Та, бывало, тоже, как скажет, так отрежет, и не поспоришь. Красивая была. – Грусть воспоминаний сморщила лоб. – Прости, накатило что-то. – Встрепенулся он внезапно, прогнав наваждение. – Это тебе не интересно, то наша жизнь. Давай лучше медку хлебнем да мясцом закусим. – Он, подхватил со стола каравай, выхватил из-за голенища нож, отхватил два душистых ломтя, положил назад, поднял кружку, шумно отхлебнув, ловко отрезал кусок от шмата, и используя оружие как вилку, закинул в рот. – А ты что же стесняешься? – Поднял глаза на растерянного гостя, и тут же нахмурился.

Богумир растерянно смотрел то на кусок сала, то на кузнеца, он действительно не знал, что делать. Он уже отпил несколько глотков меда, приятного, пряного напитка, отдаленно напоминающего нектар, а вот с мясом ничего не получилось, ножа-то нет. Не тащить же со стола весь кусок себе в рот, а закусывать только луковицей и хлебом не хотелось

– Без ножа да ложки, мужик почитай голый. – Перв грохнул кулаком о стол и встал. Молча подошел к развешанному на стене оружию, и что-то бормоча себе под нос долго рассматривал, притрагиваясь то к одному орудию убийства, то к другому, словно советуясь с ними. – Вот, тебе, подарок от меня. – Наконец он снял один из ножей и протянул парню. – Хорошая штука, и за столом сгодиться и бою не подведет. Сам намедни сработал, новый еще, ни к чьей душе не прирос. Сталь хорошая и ручка удобная, из оленьего рога. Владей. Ложку опосля вырежу.

Дальше ели молча, отдавая дань разгулявшемуся аппетиту. Простая деревенская еда, непривычная божественному вкусу, без излишеств и изысков, но до чего же вкусная, да еще после такого приключения неприспособленного к физическим нагрузкам парня, да еще и на трескучем морозе… Она согревала тело и наполняло хмельным медом душу. Богумир мог на чем угодно поклясться, что ничего вкуснее не пробовал в своей долгой, в веках затерявшей свое начало жизни. Ему захотелось хоть как-то отблагодарить хозяина, но ему нечем было отдариться, и тут он вспомнил слова матушки, о том, что лучшая благодарность, для человека это внимание богов. Он же бог, пусть и изгнанный.

- А что случилось с дочкой? – Поднял он на Перва, полные соучастия глаза. – У нее же не врожденное уродство?

Того