– Перестань, – тихо попросил Андрей Геннадиевич. – Сейчас не время для выяснения наших с тобой отношений.

– Катенька! – Мама подскочила к Каркуше, опустилась на корточки, схватила ее руки, с силой сжала их и заговорила вдруг сбивчиво, быстро и горячо, словно боялась, что ее прервут. – Ты же знаешь, ты не можешь не чувствовать, что мы… Да, мы виноваты, мы безумно перед тобой виноваты… Прости нас, родная! Но ведь ты знаешь, мы всегда относились к тебе… Любили и любим тебя, как родную…

– Вот именно что «как»! – произнесла сдавленным голосом Каркуша.

Как ни странно, но ей сейчас не хотелось плакать. Она смотрела на двух людей, которых всегда считала самыми близкими на свете, считала своими родителями, и чувствовала, как отдаляется от них. Будто бы это был какой-то физический и вполне ощутимый процесс – медленного отдаления или отчуждения.

– Прости, – заплакала мама. Она по-прежнему сидела на корточках, сжимая Катины ладони в своих. – Прости, я не так сказала! Все это не те слова! И я не знаю, существуют ли вообще те… Но ты должна понять нас… Понять и простить.

– А ты-то хоть мне родной? – неожиданно грубо спросила Каркуша, взглянув исподлобья на отца.

– Конечно! – кинулся к ней он. Андрей Геннадиевич сел на пол. Он смотрел на дочь, и Кате показалось, что он вот-вот заплачет. Во всяком случае, его глаза были влажными. – Я твой родной отец! – принялся горячо заверять ее он. – Уж в этом ты можешь не сомневаться! Посмотри, у нас даже пальцы с тобой одинаковые! – Он отнял Каркушину руку у мамы и положил на свою раскрытую ладонь. – Посмотри! Видишь, у меня верхняя фаланга мизинца чуть кривая… И у тебя точно такая же! И глаза! У нас же с тобой одинаковые глаза, доченька! И нос у тебя мой!

– Вот уж носом-то я точно в Нюру вышла. – С этими словами Катя резко выдернула у отца свою руку. – Неужели нельзя было найти себе кого-нибудь с нормальным носом? – выкрикнула Катя.

Она всегда комплексовала по поводу своего не в меру длинного носа. И именно благодаря ему и получила от Юрки Ермолаева прозвище Каркуша. В нем, в этом прозвище, содержался намек на Катино сходство с вороной из передачи «Спокойной ночи, малыши!».

Внезапно Катю разобрал смех – дикий, безудержный. Это было начало истерики. Светлана Николаевна кинулась к чайнику. Дрожащими от волнения руками она поднесла к губам дочери стакан воды. Но Каркуша, продолжая хохотать, выбила его из рук матери. Стакан упал на пол, но не разбился. Папа кинулся в ванную за тряпкой, а Каркуша просто умирала со смеху. Постепенно ее смех перешел в рыдания. Чудом Светлане Николаевне удалось напоить ее какими-то успокоительными каплями. Вскоре по кухне распространился резкий, сладковатый запах. Подхватив Каркушу с обеих сторон под руки, родители пытались поставить ее на ноги. Но Катя упиралась, отмахивалась от них руками и ногами. Хохот прерывался всхлипываниями, время от времени Катя выкрикивала какие-то фразы, содержание которых было обидным и резким. Наконец родителям все-таки удалось отвести дочь в ее комнату. Всю ночь Светлана Николаевна просидела у ее постели. Катя лежала, отвернувшись к стене. Поначалу она прерывисто всхлипывала, потом затихла. Но в эту ночь ни Светлана Николаевна, ни Катя так и не сомкнули глаз.

«Я никому не нужна. Меня все презирают. И единственное чувство, которое я еще способна вызывать в людях, – это жалость. Мать с отцом, вернее, они… Они, конечно, жалеют меня. Но не любят. И никогда не любили. Без меня им было бы лучше. Жили бы себе с Артемкой и горя не знали. А тут вдруг – бац! – подарочек. Это ж сколько Артему было, когда наш папочка с этой Нюрой снюхался? Шесть или семь лет… Ну да. Отец же поздно поступил в эту свою ветеринарную академию. Потом закончил и укатил на практику. А ведь она, кажется, до сих пор не простила папе эту ошибку молодости! Еще бы! Ведь она привела к таким трагическим последствиям. В виде меня. – Каркуша невесело ухмыльнулась. – Впрочем, какое это все может иметь теперь значение? А Фишкин! – Мысли девушки резко обрывались, путались, перескакивали с одного предмета на другой, но при этом никак не могли остановиться. – Что уж о других говорить, если даже Фишкин решил меня бросить? Вот почему он так неохотно согласился ехать в «Бункер». Потому что решил со мной порвать. Кажется, так он выразился? А эта его Даша – ничего, нормальная девчонка… Она-то найдет себе кого-нибудь получше… Но он! Почему же он мне сразу не сказал, что встречается с другой девушкой? Если бы это случилось хотя бы днем раньше, я бы не сильно расстроилась. Наоборот, только вздохнула бы с облегчением. Но как все совпало! Два обмана, два предательства… Хорошо, что я ему не успела всего рассказать. А ведь собиралась, для этого и вытащила его в «Бункер». И Артем… Неужели он меня ни капельки не любит? Интересно, он помнит тот день, когда меня привезли? Наверное, помнит. Все-таки он тогда уже большой был. Просто ему сказали, что вот принесли тебе сестренку и все такое, а он и воспринял это как должное. Все дети относятся к таким вещам легкомысленно и все, что ни скажут им взрослые, принимают на веру. Но почему он сегодня так мерзко себя повел? Уж я-то точно ни в чем не виновата! Не я же просила, чтобы меня удочеряли. Моего согласия вообще никто не спрашивал. Неужели Артем не понимает этого. Впрочем, ему все равно обидно. Ведь если бы не я, родители бы заботились только о нем одном, ему одному уделяли все внимание, а так им волей-неволей приходилось делить все это между двумя детьми. Конечно, Артем считает, что это моя вина. Хотя думать так глупо. Вообще-то он и раньше ко мне относился более чем прохладно. Как чувствовал. А Фишка – просто самовлюбленный осел! И я его по-настоящему никогда не интересовала. Да и он меня тоже. Тогда почему же мне так горько осознавать, что он меня бросил? Вернее, собирался бросить? Хотя это одно и то же. Почему? Почему меня все обманывают и бросают? Почему я никому не нужна? Может быть, дело во мне самой, а не в окружающих? Просто я такой никчемный человек, и всем со мной скучно и неинтересно. А родители взяли меня из жалости, а когда поняли, что никогда не смогут полюбить, было уже поздно. Не везти же меня назад в этот, как выражается Артем, Урюпинск. А вообще-то этот город, откуда я родом, называется Кинешма. Я запомнила. А кто меня назвал, интересно? Эти или Нюра успела? А может, О. М.? Хотя какая разница! Назвали как-то, и на том спасибо».

– Катя, ты спишь? – услышала она тихий голос.

Не сказав ни слова, девушка демонстративно перевернулась на спину, заложила руки за голову и уставилась в потолок.

– У тебя глаза открыты, – прошептала Светлана Николаевна. – Послушай меня, дочка… Можешь ничего не говорить, если не хочешь… Только послушай… – Немного помолчав, Светлана Николаевна снова заговорила тревожным шепотом. – Мне сейчас тоже очень тяжело, но тебе тяжелей, я знаю… Катенька, я так тебя люблю… Так люблю, что, наверное, даже умереть ради тебя смогла бы. И ты меня тоже любишь, я знаю… Ты мне можешь не верить, но временами я забывала, что ты… – Мама осеклась. Вероятно, она пыталась подобрать нужное слово.

Это сделала за нее Катя.

– Что я не твоя дочь, – охрипшим от долгого молчания голосом произнесла она.