завтра?» — спрашивает монарх, а я отвечаю первое, что придет в голову: «Написать Весничу в Париж, чтобы он оформил подписку на военный заем на 30 тысяч франков», — говорю я как в бреду.

— И что же было потом? — нетерпеливо спросил я.

— Сразу же скажу вам, господин, — ответил тихий и преданный человек, — когда король настолько меня измучил, что я уже больше не мог соединять настоящих людей, придуманные поручения и обманутые надежды, во мне снова появилась одержимость, возникшая во время наших страданий в Албании. Я тогда, господин, заметил некоторые странности, происходившие с моим саквояжем. Отправляясь в путь, я помещал в него лекарства, бальзамы и медикаменты нашего времени. Но, когда по прибытии на место я открывал его, то обнаруживал внутри новые, странные лекарства. Это были какие-то ампулы, очень маленькие, разноцветные, и странные порошки, пахнувшие плесенью, шприцы из небьющегося прозрачного стекла неизвестного мне происхождения, но я прошу, господин, поверьте мне: я не сошел с ума там, в ущельях Албании. То, что я не оскудел умом, вам подтвердит следующее: я с любопытством рассматривал эти новые лекарства, но решительно отказался от мысли применить их. Я закрывал и открывал свой волшебный саквояж до тех пор, пока не находил в нем свои лекарства, и эта игра с моим упрямым саквояжем продолжалась до тех пор, пока мы не ступили на землю Греции.

— А теперь вернемся в спальню короля. Он настолько измучил меня, что я, как уже упоминал, был не способен связно ему отвечать. Техника поверхностного пробуждения превратила меня в больного быстрее, чем моего монарха, и я, благородный господин, начал отвечать медицинскими фразами, прописывая ему лекарства, которые я не собирался применять. В конце концов я сам услышал, как говорю: «Ваше величество, туберкулез ваш следует лечить антибиотиками широкого спектра, которые…» Что это за антибиотики и какого они спектра, на этот вопрос я по сей день не знаю ответа. Между тем король продолжал просыпаться, а я — рекомендовать ему странные методы лечения. «Ваше величество, — говорил я, — воспаление межреберных мышц лучше всего снимать диклофеном, но это лекарство вследствие длительного употребления может оказать отрицательное влияние на зрительный нерв…» Что такое «диклофен», я не знаю, но король понял, что я психически нездоров, и вчера приказал полковнику Тодоровичу уволить меня со службы, сказав: «Мне нужен не знахарь, а надежный врач, который будет лечить меня современными медицинскими средствами». Он дословно сказал именно так, и поэтому я пакую свои вещи и уезжаю.

Греческий бог Эол послал западный ветер. Буря началась внезапно и унесла запах корицы и ванили. Пыль клубами вздымалась над землей, рыбья молодь беспокойно металась на отмели, и казалось, что мы с доктором находимся на кавказском утесе, а Зевс послал на нас, как на Прометеев, страшную бурю.

— Самое худшее во всем этом, господин, что те лекарства действительно эффективны и в самом деле могли бы помочь моему любимому королю. Но теперь мне пора отправляться. А куда — не знаю. На какую чужбину, если она в моем сердце? Кому служить, если у меня нет родины? Прощайте, господин Пизано.

Врач уехал. Говорят, что в Салониках этот добрый человек все, что заработал на королевской службе, спустил на женщин и алкоголь. Там он и исчез. Бесследно. Одни говорят, что через ураганный Отранто он, рискуя жизнью и избежав встречи с немецкими подводными лодками, на судне «Лаура» добрался до Италии, другие утверждают, что он снова оказался в городке Эдипосе, где нашел прибежище и попытался вылечить себя самого, но все-таки умер. Не знаю, что из этого соответствует истине, люди говорят всякое, а самый маленький в мире придворный штат приобрел нового доктора, какого-то молодого человека с голубыми глазами и таким тихим голосом, что даже ближайшее окружение не может понять, что он говорит.

* * *

«Паризьен» (по материалам агентств Восточного фронта).

На далеком Восточном фронте были предприняты новые немецкие атаки с применением боевых отравляющих веществ с самолетов. Невидимый «солдат» страшного доктора Фрица Габера показал, что он любит летать, любит падать, гораздо эффективнее работает с воздуха, чем с земли, когда под Ипром атаковал наших солдат, вырвавшись из баллонов. Погибло огромное число русских, а страшного доктора-смерть ожидал успех вплоть до одной ночи. Солдаты, служившие в его подразделении и попавшие в плен к русским, рассказывают одну необычную историю. Однажды доктору Габеру приснился сон, в котором он увидел свое желто-зеленое облако хлорина. Пахнущее смесью перца и ананаса, оно отделилось от огромных кучевых облаков, задушивших полки наших и колониальных войск в 1915 году под Ипром. Это облако, якобы приснившееся доктору, проделало путь от Ипра до Лилля, от Лилля до Монса, от Монса до Шарлеруа, от Шарлеруа до Сен-Кантена, от Сен-Кантена к Седану, а затем последовало к Мецу. Возле Саарбрюккена отравляющее облако проникло в Германию и продолжило движение через Фельцерский лес прямо к Карлсруэ. Под действием высоких воздушных потоков над Рейном оно опустилось ближе к земле и промчалось мимо Бад-Бергцаберна и Оберхаузена. Пролетев над озером Книлингер, оно приблизилось к Карлсруэ, и ему понадобилось совсем немного времени, чтобы найти домик химика-смерть Фрица Габера, причем именно в тот момент, когда жена доктора Клара Иммервар вышла в сад.

Химик-смерть — по свидетельству пленных солдат — сам рассказал обо всем происшедшем. Он закричал, когда увидел во сне, что его красавица-жена, с глазами загнанного зверя и пистолетом в руке, вышла в сад. Рассказывают, что он видел, как она приставляет пистолет к груди, но не успевает выстрелить. Желтое облако опустилось на ее голову, и ему сразу же стало все ясно. Очевидцы рассказывают, что сухие губы доктора шептали «Клара, Клара…», когда он проснулся. Нам не удалось узнать, что на самом деле стало причиной смерти жены Габера, но если она умерла именно так, то они оба заслужили это, потому что только звери в обличии людей-химиков могут выдумать такого страшного убийцу, как хлорин, известный как бертолит.

* * *

Я — Фери Пизано, военный корреспондент. Мне хотелось бы описать вам Грецию и греков, мои французские читатели. Под щедрым эгейским солнцем обитает странный, одержимый, обращенный внутрь себя народ. Эллины живут в лачугах, а их дети слишком долго цепляются за подолы своих бабушек и вырастают молчаливыми и задумчивыми, с вечной сигарой из плохого табака — к старости. Один, сто, тысячи таких — и не стоит удивляться тому, что в нынешние времена, когда греки растеряны, один из них дружески хлопнет вас сзади по плечу, а