Пятясь, он выбрался из толпы и пронес меня на руках до самого дома.

– О, слава богу!

Как только мы вошли в дом, мама сгребла меня в охапку и уткнулась носом в мои волосы.

– Заставили же вы нас поволноваться!

Я вывернулась из ее рук, пока Майкл закрывал за нами дверь.

– Мама, на это нет времени! Мы должны пойти в полицию!

Мама нахмурилась, растирая мои плечи.

– В полицию? Зачем?

– Это я виноват, миссис Коулман, – промямлил Майкл, низко опустив голову. – Я думал… если она увидит его, это поможет ей вспомнить.

Мама вздохнула.

– Ничего страшного, Майкл. Я знаю, что ты просто пытался помочь. Тип звонил нам пару часов назад.

– Вот видишь! – обратилась я к Майклу. – Я тебе говорила! Он удрал от нас, как будто от полиции, потому что знал, что ничего хорошего ему не светит. Он позвонил, чтобы остановить нас!

Майкл вздохнул и сунул руки в карманы. Мама переводила взгляд с него на меня и обратно.

– Горошинка…

– Мама, послушай меня! Мандей… она не у своей тети. Она не у своей мамы или отца. Полиция нашла труп какой-то девушки в парке в Балтиморе, недалеко от того места, где живет ее отец, и… и я думаю, это Мандей. Я знаю, что это звучит дико, но я говорила с медсестрой Орман. У Мандей никогда не было никакого гриппа. Ее забирала опека…

Глаза мамы наполнились слезами, губы ее дрожали.

– Ох, Горошинка, я… я думала, что у тебя все пройдет.

– Что? Да нет, у меня все нормально. Я хожу к мисс Уокер и в Учебный центр. Это здесь совсем ни при чем! – Я посмотрела на Майкла в поисках поддержки, но тот просто стоял, глядя в пол. – Хлебные крошки! Мандей брала в библиотеке книги о детях, с которыми плохо обращались. Она пыталась сказать правительству, что происходит, но правительство не следит за тем, какие книги ты берешь! Ее мама лгала насчет этого!

Мама кивнула и всхлипнула.

– Хорошо… тебе лучше присесть и…

– Мам! Ты не слушаешь! Я пытаюсь объяснить тебе, что Мандей пропала! Почему никто не хочет меня слушать? Почему мне никто не верит?

Мама замерла, глядя на Майкла; по ее лицу катились слезы.

– Ты права, Клодия, – прошептала она. – Ты все это время была права. Нам следовало поверить тебе еще в первый раз, когда ты об этом заговорила.

«В первый раз? – подумала я. – О чем это она?»

– Милая, послушай меня. Мандей… Мандей больше нет. Ее нет уже почти два года.

– Что ты имеешь в виду? – Я повернулась к Майклу. – О чем она говорит?

Он покачал головой.

– Извини, Клодия.

– Извини? За что?

– Клодия, Мандей умерла два года назад, – мягко произнесла мама, взяв меня за запястье, чтобы помочь устоять на ногах. – Она и Огаст были… были…

Взрыв нашего пузыря, наверное, был слышен во всем мире.

– Нет, – прохрипела я, пытаясь отпрянуть от мамы.

– Да, Горошинка, – сказала она, крепче сжимая мою руку. – И мне так жаль! У тебя по-прежнему случаются эти… приступы, когда ты забываешь все, что случилось.

Два года? Два года! Но это значит…

– Погодите… сколько же мне сейчас лет?

Мама сделала глубокий вдох.

– Тебе скоро исполнится шестнадцать.

– Не может такого быть… Мне даже четырнадцати нет, – пробормотала я. – Ты сказала, что я могу устроить вечеринку! Я должна подавать заявление в школу!

– Да. Да, ты подаешь заявление в старшую школу. Снова. Мы забрали тебя оттуда. Ты помнишь последний день? Помнишь, что тогда случилось?

Я пыталась вспомнить, вернуться в прежде, но все казалось таким запутанным, как и мои слова на письме… Я взглянула на Майкла, ища поддержки, но он продолжал смотреть в пол. Два года?

Мама. В ее волосах теперь было больше серебристых бликов, чем золотистых, – больше, чем я когда-либо видела.

БЗ-З-З-З-З.

– Это неправда, так не бывает, – пробормотала я. Мама погладила меня по щеке.

– Мисс Уокер учила тебя на дому весь последний год. Мы отдали тебя в танцевальный класс, чтобы помочь вернуться к обычной жизни. А Майкл… он был рядом с тобой с самого начала. Но, может быть, мы слишком сильно надавили на тебя… Мы попытаемся снова. Потому что все, абсолютно все хотят, чтобы ты поправилась.

Я уставилась на Майкла. Он действительно выглядел старше, чем мне помнилось. Выше, худощавее, взрослее. Неужели я была настолько слепа?

– Мисс Валенте, – выдавила я. – Она знает про Мандей… она…

– Она переехала обратно в Нью-Йорк вскоре после случившегося.

Комната вращалась сразу в обе стороны.

– Что… что случилось с Мандей?

Мама покачала головой, вытирая лицо.

– Нет! – Коврик в прихожей вывернулся у меня из-под ног, и я упала на пол, обхватив колени. Они ошибаются! Я знаю Мандей лучше, чем себя: она любит крабовые чипсы и сладкий чай, она умеет делать сальто назад, она выиграла в пятом классе соревнование по грамматике… и она не может быть мертва. Просто не может!

Верно?

– Идем, солнышко. Тебе нужно поспать. А утром мы еще поговорим.

Я кивнула, слабость и непонимание мешали сопротивляться. И тут мне в голову пришла еще одна мысль:

– А Эйприл знает… про меня?

– Да, Горошинка. Она знает.

Хотите, я открою вам тайну? Я знала, что Мандей мертва. Я просто надеялась, что она лежит в багажнике какой-нибудь машины, разрубленная на кусочки, или зарыта где-нибудь в лесу. Не в морозильнике у всех на виду. Это делало особенно острой ту боль, которую испытывал любой, кто когда-либо видел ее. Некогда будучи красной, она превратилась в беззвездное небо, в бесконечную полночь, в дыру во вселенной, поглощающую весь мир, делающую всех слепыми. Оникс, черное дерево, черные чернила…

Отчасти я была рада тому, что Мандей не назвали Фрайдей – Пятница. Это было бы чересчур драматично.

Я бы хотела, чтобы моя мама была такой, как мама Клодии.

Вчера вечером мама била Огаста так, что он в конце концов не смог подняться. Сказала, что он это заслужил. Я думала, он просто потерял сознание, но когда Эйприл потрясла его, он не очнулся. Эйприл пыталась спасти его, но мама ее остановила. Она заставила Эйприл положить его в морозильник. Мне очень страшно. Я хочу рассказать об этом кому-нибудь. Но что, если они разделят нас, как в прошлый раз? Я могу больше никогда не увидеть Клодию.