этих материалов с другими языками. Эти сопоставления, а иной раз даже и совпадения для тех, кто знаком с этим предметом, часто сами собою бросаются в глаза. Но стать на этот путь – значило бы писать большую книгу, чего в данном случае автору не хотелось делать.

Предлагаемый автором способ изложения греческого синтаксиса уже в течение многих лет давал неплохие результаты при преподавании греческого языка студентам и аспирантам. Но, повторяем, мы находимся здесь только у самого начала работы, и обсуждение предлагаемой попытки, конечно, внесет в нее много всякого рода исправлений и добавлений[222].

§ 1. Закон независимости

Времена и наклонения в придаточных предложениях ставятся вне всякой формальной зависимости от соответствующих главных предложений и только в зависимости от объективной ситуации, которую имеет в виду пишущий или говорящий.

1. Что такое объективная ситуация?

Если мы возьмем предложение «он спрашивает», то сказуемое возможного здесь придаточного предложения в греческом языке выражает не свою зависимость от этого «он спрашивает», но исключительно зависимость от характера тех фактов, о которых здесь «спрашивается». Если, например, спрашивается о том действии, которое я сейчас совершаю, а действие, совершаемое в настоящем времени, выражается обычно через Indic. praes., то этот Indic. praes. так и ставится по-гречески в данном придаточном предложении, как будто бы это было не придаточнее, а главное предложение: «Он спрашивает, что я пишу». Если здесь будет иметься в виду действие, которое я уже совершил или еще буду совершать, то те же самые Indic. aor. и fut., которые ставились бы и в главном предложении, ставятся без всякого изменения и в данном придаточном предложении. Точно так же, если главное предложение есть «он спрашивал» или «он спросил», то время и наклонение в придаточном предложении опять-таки отражают исключительно ту фактическую действительность, о которой тут идет речь, т.е. о моем теперешнем, бывшем или будущем писании или об его возможности, невозможности и т.д. Поэтому и после erōtai (praes.), ērōta (imperf.) можно ставить любые времена и любые наклонения в зависимости только от того, какая действительность имеется в виду, но независимо от того, что представляют собою эти главные предложения. Одинаково допустимы ho ti graphō, egrapsa, gegrapha, grapsō и т.д.

2. Противоположность с латинским языком

В этом отношении греческий язык представляет собою полную противоположность латинскому языку, который в этой области всегда проводит правило о последовательности времен (т.н. consecutio temporum), являющееся в то же время и commutatio modorum, т.е. заменой наклонений. По-латыни, если в главном предложении стоит quaerit, то в строгой классической латыни никаких других времен и наклонений, кроме conj. praes., perf. и формы на -urus sim в придаточном предложении не может быть поставлено. Если спрашивается о моем настоящем действии, то мы ставим только quaerit, quid scribam; если о прошедшем, то только quaerit, quid scripserim; и если о будущем, то только quaerit, quid scripturus sim. Coответственно после исторических quaerebat или quaesivit можно ставить только quid scriberem, scripsissem, scripturus essem и больше никаких других форм. Следовательно, в греческом языке, если когда-нибудь и стоит конъюнктив в придаточном предложении, то вовсе не потому, что это формально требуется данным управляющим глаголом, но только потому, что сама действительность, выраженная этим придаточным предложением, не есть действительность фактическая, выражаемая обычно индикативом, а действительность только еще ожидаемая, обсуждаемая, требуемая и т.д., которая и в главных предложениях выражается тоже конъюнктивом.

3. Глубокий смысл этого явления

То, что греческий язык в данном случае старательно избегает выражать формальную зависимость главных и придаточных предложений, а выражает здесь только фактическую зависимость объективных действий, о которых говорят главные и придаточные предложения, свидетельствует о необычайной склонности греков к изображению объективной действительности и к отодвиганию на задний план всякого рода формальных или субъективных подходов к этой действительности. Это явление глубоко коренится в самом мировоззрении греков. Эту наглядность, конкретность, объективность можно находить и в других областях греческого сознания, как, например, в греческой философии, которая с самого начала была учением о материальных стихиях и которая, даже когда перешла от материализма к идеализму, нисколько не переставала проводить первенство объективного бытия над человеческим субъектом и над всяким формалистическим построением. То же самое мы находим и в греческом искусстве, которое прославилось своей скульптурой, т.е. таким же методом объективно-телесного и материального изображения действительности. Такой же объективизм и такую же слабую оценку формальных связей мы находим и во всех других областях греческой культуры, особенно доклассического и классического периода.

4. Внутренний паратаксис

Если отдать себе полный отчет в этом способе соединения главного и придаточного предложения в греческом языке, то окажется, что единственным признаком этого соединения является только союз, которым вводится придаточное предложение. Однако в таком случае основным способом объединения главного предложения с придаточным является в греческом языке не подчинение, гипотаксис, но сочинение, паратаксис.

В самом деле, если мы возьмем предложение «Когда (epeidē) Дарий умер, воцарился Артаксеркс» и другое предложение «Дарий умер, и (cai) воцарился Артаксеркс», то союз epeidē отличается от союза cai в этих предложениях не синтаксически, но лексически. Такое подчинение предложений, носящее исключительно внешний характер, можно назвать внутренним паратаксисом.

Однако и этот внутренний паратаксис отнюдь не был в греческом языке исконным, поскольку союзы с чисто логическим значением произошли из местоимений весьма наглядного содержания. Так у Гомера нередко употребление в субстантивных предложениях союза ho вместо обычного и более позднего hoti. И то и другое есть не что иное, как относительное местоимение среднего рода, несущее в данном случае функцию союза и являющееся, собственно говоря, винительным содержания или отношения. Например, предложение «Я вижу, что ты болен» по-гомеровски можно передать: horo ho noseis, что означает: «вижу то, чем ты болен» или «вижу твою болезнь» (horō tēn noson hēn noseis). Если же мы пошли бы еще дальше в глубь истории языка, то мы убедились бы, что придаточное предложение присоединяется к главному даже и без всяких союзов или местоимений.

Таким образом, способ подчинения медленно и с большим трудом вырабатывался в греческом языке, и в массовом порядке он остановился только на стадии чисто внешнего подчинения, которое во внутреннем смысле есть самое обычное сочинение. Что же касается подлинного подчинения, т.е. не только внешнего, но и внутреннего, то ростки его заметны лишь в очень ограниченной области, и они так и не стали типичным явлением. О них гласит второй закон.