Внутри началась заутреня, и девять массивных, обитых медью деревянных дверей, увенчанные крестами-оберегами, оказались заперты на засов. Огромное множество людей молили о чуде, которое спасло бы их от врага, стоявшего у самых ворот. Женщины занимали свои обычные места на галерее, мужчины находились внизу. Священники стояли у алтарей, совершая службу. Кое-кто прятался в дальних углах огромного здания, забираясь в служебные коридоры и на крышу. Когда янычары ворвались во внутренний двор и нашли двери закрытыми, они начали бить по той из них, что находилась в центре (императорским воротам), через которую входил в храм император со своей свитой. Под частыми ударами топоров дверь в четыре дюйма толщиной задрожала и с грохотом упала, после чего турецкие воины рассыпались по всему храму. Сверху на них бесстрастно взирало сине-золотое мозаичное изображение Христа. Правая его рука была поднята в благословляющем жесте, а левая держала книгу с начертанными в ней словами: «Да пребудет с вами мир, я — свет миру».

Если можно назвать точный момент гибели Византийской империи, то можно сказать, она погибла в этот миг, с последним ударом топора. Храм Святой Софии являлся свидетелем многих великих драм, разворачивавшихся в столице империи. Церковь возвышалась здесь уже тысячу сто лет, великий собор Юстиниана — девятьсот. Величественное здание представляло собой отражение полной тревог духовной и мирской жизни Города. Оно сделалось частью этой жизни. Все императоры, кроме последнего — зловещее исключение, — короновались здесь. Многие драмы, определявшие судьбу империи, разыгрывались под золотым куполом, «поддерживаемым с небес золотой цепью». Прежде уже бывало, что кровь лилась на мраморные полы храма. Здесь вспыхивали беспорядки. Патриархи и императоры искали в нем убежища от толп и заговорщиков. Иной раз их вытаскивали отсюда силой. Трижды собор разрушался во время землетрясений. Внушительные двери его видели шествие папских легатов, несших буллу об отлучении. Викинги вырезали свои надписи на его стенах. Франкские варвары-крестоносцы безжалостно разграбили его. Именно здесь в результате впечатления, произведенного неземной красотой православной литургии, решилась судьба населения Руси: оно обратилось в христианство. Здесь также разыгрывались величайшие споры о религии. Простолюдины сгладили полы, приходя сюда и стоя на молитве. История Храма Премудрости Божией была отражением истории Византии — религиозной и светской, мистической и доступной чувственному восприятию, прекрасной и жестокой, абсурдной, божественной и человеческой — и после тысячи ста двадцати трех лет и двадцати семи дней она почти завершилась.

Вопль ужаса раздался среди укрывшегося в храме населения, когда солдаты ворвались внутрь. Крики были обращены к Богу, но это не помогло: людей «поймали, точно в сеть». Крови пролилось немного. Тех, кто оказал сопротивление, и, возможно, некоторых стариков и немощных перебили, но большинство солдаты окружили, «словно овец». Османские войска явились с целью грабежа и наживы. Не обращая внимания на вопли мужчин, женщин и детей, каждый солдат стремился захватить свою долю добычи. Молодых женщин едва не разорвали на части в борьбе за то, чтобы заполучить самых ценных рабынь. Монашек и знатных женщин, молодежь и стариков, господ и слуг — всех связали вместе и поволокли из храма. Женщин опутывали их собственными покрывалами, тогда как мужчин скручивали веревками. Солдаты действовали в командах. Каждый должен был отвести своих пленников «на определенное место; поместив их туда, где они были бы в сохранности, он возвращался за добычей во второй, а то и в третий раз». За час турки связали всех прихожан. «Бесконечные вереницы пленников, — писал Дука, — которых, точно стада коров и овец, выводили из храма, из сего прибежища, являли зрелище невероятное!» Ужасный гул рыданий наполнил утренний воздух.

Затем солдаты переключились на внутреннее убранство церкви. Они рубили на части иконы, обдирая ризы из драгоценных металлов, и «в мгновение ока завладели прекрасными и святыми реликвиями, сохранявшимися в святая святых, сосудами из золота и серебра и других дорогих материалов». За сим последовало все прочее имущество — предметы, которые мусульмане воспринимали и как объекты идолопоклонства, оскорбляющие Бога, и как по праву принадлежащую солдатам добычу: цепи, канделябры, лампады, иконостас, алтарь и его покровы, церковная мебель, кресло императора — за короткое время все либо захватили и вынесли прочь, либо уничтожили на месте. По словам Дуки, великий собор остался «разграбленным и опустошенным». Он стал подобен пустой раковине. Миг, когда греки потеряли самое главное, породил легенду, абсолютно типичную для их стойкой веры в чудеса и тоски по Священному Городу. Когда солдаты подошли к алтарю, священники взяли священные сосуды, приблизились к святая святых, и — продолжает легенда — стена открылась, чтобы впустить их, и вновь сомкнулась за ними. И там они будут пребывать невредимыми до тех пор, пока православный император не превратит Святую Софию в церковь. Возможно, основой для красивой легенды послужило то, что некоторые из священнослужителей смогли выйти из храма через один из древних проходов, соединявших его с резиденцией патриарха позади собора, и таким образом бежали. И было еще одно малое утешение, хотя и способное вызвать мрачную усмешку. Османы разнесли надгробие и разрыли могилу ненавистного византийцам венецианского дожа, Энрико Дандоло, как и они, учинившего такое же опустошение в Городе двести пятьдесят лет назад. Солдаты не нашли сокровищ, но выбросили его кости на улицу, где их изглодали собаки.

Все утро Мехмед оставался в лагере, ожидая известий о капитуляции Города и о его разграблении. Новости шли к нему непрерывным потоком. Его также посещали депутации напуганных горожан. Явились посланцы от подеста Галаты с дарами, ища подтверждения тому, что договор о нейтралитете должен остаться в силе, однако султан не дал им определенного ответа. Солдаты принесли ему голову Орхана, но более всего Мехмед жаждал видеть лицо Константина. Участь императора и самый факт его смерти остались сомнительными. Сведения о них имели скорее характер апокрифа. Долгое время не поступало заслуживающих доверия сообщений о его смерти, и Мехмед, по-видимому, приказал разыскать на поле битвы его тело. Позднее в тот же день янычары — вероятно, сербы — принесли султану голову. По словам Дуки, Лука Нотарас, присутствовавший при этой сцене, подтвердил — это действительно его господин. Голову Константина — или кого-то другого — водрузили затем на колонну Юстиниана напротив храма Святой Софии, чтобы доказать грекам — их император мертв. Позднее кожу сняли, голову набили соломой и провезли, сопровождая тщательно разработанной церемонией, по столицам мусульманского мира, демонстрируя ее при дворах владык в качестве символа власти и завоеваний.

Как умер Константин, остается неизвестным. Некоторые даже не верили в его смерть. При этом не присутствовал никто из заслуживающих доверия свидетелей. Истина словно рассыпалась на крупицы и скрывается за пеленой пристрастных и просто вымышленных историй. Османские хронисты единодушно представляют пренебрежительное, но весьма своеобразное описание, множество версий которого было написано гораздо позднее самого события. Представляется, что их авторы заимствуют сведения друг у друга: «потерявший от ужаса голову император» попытался бежать, когда стало ясно, что сражение проиграно. Он спешил по круто идущим под уклон улицам к бухте Золотой Рог или Мраморному морю в сопровождении свиты, надеясь отыскать корабль, когда наткнулся на отряд азабов и янычар, согнувшихся под тяжестью добычи. «Вспыхнул отчаянный бой. Лошадь императора оступилась, когда он нападал на раненого азаба, а тот собрался с силами и отрубил императору голову. Когда все увидели это, остатки вражеского войска потеряли надежду, и азабам удалось убить или взять в плен большинство из них. Они также захватили много денег и прекрасных камней, которыми владела свита императора».