Темуджин посмотрел ему вслед, продолжая смеяться, а потом обратился к Кюрелену:

— Я не слышал твоего мнения. Кюрелен, что нам делать с пленными вождями?

Кюрелен поднял брови и насмешливо посмотрел на племянника:

— Ты, Темуджин, давно принял решение, и тебе не стоит нам льстить и делать вид, будто ты стараешься прислушаться к нашему мнению. Если ты решил их убить, могу сказать только одно — я не желаю этого видеть. Я уже стар, и мой желудок не выносит подобных зрелищ. — Он повернулся к шаману и постучал ему по плечу. — Как странно, Кокчу, чем старее ты становишься, тем больше жаждешь крови!

— Меня интересует только жертва. Вот и все! — холодно ответил Кокчу.

— Тогда принеси в жертву ту красивую меркитку, которой ты так восхищаешься. Духи все мужского рода, и они предпочитают сладкое молодое женское мясо, а не жилистую, пропахшую потом плоть закаленных воинов! — Он подождал мгновение, пока шаман смотрел на него злыми и недовольными глазами. — Ну что! Ты не желаешь отдавать в жертву духам женщину, чтобы поблагодарить их за победу нашего батыра в битве?

Темуджина забавляли высказывания дяди, но он попытался придать лицу суровое выражение и повернулся к шаману. Кокчу побагровел и начал заикаться, обращаясь к Темуджину:

— Господин, духи обидятся, если мы им предложим женщину-рабыню…

Темуджин захохотал, и все присоединились к нему. Потом он встал и сказал:

— Пора покончить со спорами. У нас еще есть дела.

Кюрелен и шаман последними покинули юрту Темуджина. Кюрелен, улыбаясь, поинтересовался у шамана:

— Кокчу, тебе все еще нравится со мной беседовать?

— Ты очень умный, Кюрелен, — кисло ответил Кокчу.

— Поменьше умничай, друг мой! Иначе за подобные ошибки тебя может ждать веревка, та самая веревка, которую он готовил для другого! — фамильярно хлопнул Кюрелен его по спине.

Темуджин приказал, чтобы перед ним построили всех пленных — их было несколько тысяч, а впереди стояли семь десятков вождей, — он внимательно вглядывался в лица этих людей. Солнце отсветами пламени освещало его рыжие волосы, а серо-зеленые глаза сверкали, подобно прогретой солнцем воде. Сначала воины смотрели на него с презрением, усталостью и казались примирившимися с судьбой, но потом они уже не могли бороться со страхом.

Люди поняли, что его бронзовое лицо, это не только лицо молодого человека, но лицо повелителя, суровое и сильное. Каждый человек, когда на него падал взгляд Темуджина, чувствовал себя его рабом, несмотря на внутреннее сопротивление.

Темуджин начал говорить неторопливо, но властно:

— Вы — мои пленники, которых я победил в справедливой битве. Я не держу против вас зла, потому что борьба за власть и выживание — первый закон степей и пустынь. Только победитель имеет право править и жить. Я — тот самый победитель. Тайджуты, подумайте, а потом ответьте, сможете ли вы мне верно служить, бескорыстно и преданно? Вы — храбрые и бесстрашные воины, в вас нет трусости или лживости. Я поверю вашему ответу. Те, кто не захочет мне служить, — умрут! Но вы не боитесь смерти, и даже перед ее лицом я ожидаю от вас честного ответа.

Он мгновение помолчал, глядя на ряды темных, равнодушных лиц, а затем продолжил:

— Вам известно, что я всегда держу свое слово, и это касается всех моих друзей. Я живу только для моих людей. Я — их слуга. Я покоряю врагов для того, чтобы мои люди стали победителями. Те, кто следует за мной, никогда об этом не пожалеют и не будут преданы. Сила властителей зависит от их подданных, мне нужны люди, а не богатства.

Темуджин обратился к вождям тайджутов. Среди них был Тодьян-Гирте. Он смотрел на Темуджина с бесконечной ненавистью и жгучей яростью. Он любил погибшего брата, Таргютая, и теперь его скорбь смешивалась с ужасным унижением и отчаянием.

Темуджин обращался к каждому вождю отдельно:

— Ты поклянешься мне в верности?

Вожди недолго колебались, а потом становились перед ним на колени и низко склоняли голову. Пока вожди присягали в верности Темуджину, пленные воины начали что-то бормотать, и затем их клятвы тупым эхом раздавались в воздухе. Вожди преклоняли колена, а остальные тайджуты, отряд за отрядом, тоже становились на колени и давали свою клятву верности.

Вскоре на коленях стояли тысячи воинов. Они молча смотрели на Темуджина спокойными гордыми глазами, и он мог в них прочитать, что ему удалось их победить, так как он был великим полководцем, и эти люди желали следовать за ним, но не потому, что они его боялись.

Тодьян-Гирте не встал на колени. Он стоял перед Темуджином, и его лицо почернело от презрения и возмущения. Они скрестили взгляды, а все остальные наблюдали за ними.

Наконец Темуджин спросил:

— Ты не желаешь мне присягнуть на верность?

— Никогда! — пронзительно завопил Тодьян-Гирте. — Ты рыжеголовый монгол, паршивая собака! Я не сделаю этого ради сохранения своей жизни и не стану унижаться перед отвратительным сыном Есугея!

Темуджин медленно повернулся к молчаливым рядам тайджутов, стоящих на коленях. Ему нужно было знать, как они воспринимают лихорадочное отчаяние и храбрый отпор своего вождя. Казалось, все люди были загипнотизированы и ничего не слышали и не видели, кроме самого Темуджина. Он прикусил губу, нахмурил брови и снова повернулся к Тодьян-Гирте. Тот тяжело дышал, а глаза его метали черные молнии. На лице молодого хана было выражение уважения и сожаления. Он услышал тихий шепот Джамухи, тот настойчиво повторял:

— Освободи его, и пусть он отправляется к себе в орду. Он — смелый и честный человек!

Темуджин взглянул на окружающих. Красивое лицо Субодая было суровым, и на нем ничего нельзя было прочитать. Шепе Нойон улыбался. Касар был готов зарезать Тодьян-Гирте. Кюрелен высоко поднял брови и склонил голову. Кокчу облизывал губы, не спуская взгляда с тайджута.

Темуджин вытащил свой кинжал и, держа за рукоять, передал тайджуту, а потом улыбнулся.

Тодьян-Гирте с глупым видом уставился на кинжал, перевел взгляд на Темуджина, и лицо его исказилось. Он пришел в отчаяние, а затем, не сводя с Темуджина взгляда, решительно поднял кинжал и вонзил себе в сердце. Он падал, а на лице сохранялось выражение ненависти и презрения.

Тодьян-Гирте лежал мертвый и окровавленный под ярким и жестоким солнцем, и горячие лучи стремились вниз с невыносимо сверкающего синего неба. Тысячи глаз смотрели на него. Тайджутов, казалось, не волновало самоубийство вождя. Наоборот, их рабское поклонение Темуджину только окрепло. Они считали, что он сделал вежливый жест. У Джамухи лицо сделалось каменным, а Кюрелен хмуро поджал губы, они отвернулись в сторону.

Темуджин, стоя у трупа своего главного врага, поднял руки и воскликнул:

— Вы — мои, а я — ваш! Следуйте за мной на край света!

Темуджин послал своему названому отцу, старику Тогрул-хану, завернутую в шелк и положенную в корзинку из серебра голову Таргютая. К подарку прилагалось письмо, которое Темуджин продиктовал Джамухе Сечену: