Вот она — моя Великая Отечественная война! Ученые говорят, что история циклична, по-моему Гегель впервые какую-то концепцию по этому поводу придумает. Так вот! Цикл начинается, пример для потомков будет такой, что бить немца войдет в привычку!

«Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой! С тевтонской силой темною. С проклятою ордой!» — крутилось в голове и не отпускало. Как отнесутся люди к такой песне? Для меня это не вопрос пиара, или хитрой манипуляции сознанием русского человека… Хотя, почему, нет? Да и манипуляция так же. Чтобы русский солдат грыз зубами прусского капрала, чтобы без сомнений резал прусского кирасира и улана, которые творили такое бесчинство с моими подданными. Столько верных солдат забили до смерти!

— Фермора посажу на кол за такую сдачу двух дивизий. Почти без боя! Позор! — вслух проговорил я.

— Простите, Ваше Величество, не понял, что именно нужно сделать! — прикинулся «лихим и придурковатым» Бестужев-Рюмин.

— Смотрю, Алексей Петрович, что Вы окончательно потеряли хватку и уже не понимаете не то, чтобы настроение своего монарха, но и даже мою прямую речь! — взбеленился я, на все еще официально, канцлера.

— Потому и прошу у Вас, Ваше Императорское Величество, отставку. Стар стал, пора и молодым дорогу уступить. А мне и в поместье можно дожить свой век, — Бестужев прикинулся болезненным, не забывая кряхтеть, словно и вправду столетний старик.

— Алексей Петрович, я не дам Вам отставку! — сказал я и позвонил в колокольчик.

— Ваше Величество! — моментально материализовался Илья.

— Кто из казаков сегодня дежурит? — спросил я секретаря.

Да, уже секретаря. Справляется Илья Степанович Шкудрин, да еще и дворянин. Так чего мне князей да графов искать на эту должность?

— Никита Лукич Рябой, — ответил Илья.

Вот оно как! Он, оказывается уже до «Лукич» дорос. Быстро они рядом со мной отчества свои вспоминают, чтобы не зазнались и не стали считать себя новой элитой. Мне казачки нужны, как исполнители, мои опричники, а не гвардия. Хотя… гвардейский казачий полк? Почему и нет⁈

— Зови Никитку и пошли за всеми вестовыми, нужны все, что во дворце! — дал я распоряжение и ухмыльнулся Бестужеву.

Не могу я просто так взять и отправить Бестужева-Рюмина на покой, если только на вечный. С этого станется уехать куда, да в ту же Англию и оттуда всякие глупости говорить. Или чернуху какую написать в тихую, чтобы потомки почитали и сказали: «Экий гад был этот Петр III!». Такого секретоносителя нужно изолировать.

Он же давно сопоставил все события и явно уверился, что я главный злодей. Хотел подмазаться к трону, но… оказалось, что особой силы за Бестужевым и не водится. Даже Шуваловы имели намного возможностей меня боднуть и без Елизаветы. Этот же, нет. Людей канцлера всех вычислили, кого отправили подальше с очень, ну очень ответственными поручениеми, к примеру, привезти запечатанное письмо в Иркутск, где написано, что «предъявителя сего письма следует арестовать». Так что пустой он, особенно в свете явного разлада с Англией.

— Никита Лукич, арестуйте канцлера и отправьте под конвоем в Ораниенбаум. Нет… — я вспомнил, что в бывшем ранее нашем семейном гнездышке, сейчас проживает Екатерина и заниматься излишним иезуитством, организовывать встречу двум опальным людям, не стоит. — Сразу в Люберцы на базу. Там он дождется свою семью и отправится в село Березовое, к могиле Светлейшего князя Александра Даниловича Меньшикова.

Это всем в назидание — не дразните власть! Петруша был, да весь кончился. Теперь только самодержец российский.

— Ваше Величество! Как же так? Я же верой и правдой! Я же еще могу служить, могу просто жить, за что? — Бестужев, и так имевший солидный возраст, вдруг превратился в старика.

Может, в какой-то мере мне и было бы его жаль, но, эта «мера» была столь скудна, что и на кол посадил бы мог, сложись такая ситуация на сто лет назад.

Могли быть проблемы с арестом Бестужева, если бы два с лишним года назад не умерла племянница Алексея Разумовского Авдотья Даниловна Разумовская, которая была замужем за сыном-идиотом Андреем Бестужевым-Рюминым. Еще, будучи Президентом Военной коллегии, я не знал, куда пристроить Бестужева-сына. Он абсолютно взбалмошная, тупая бездарность. Образования толкового нет, амбиций больше нужного, рост в чинах благодаря папе. С огромным удовольствием отправлю и этого Бестужева в ссылку [в РИ Андрей Бестужев умудрился так куролесить в ссылке, что это дошло до Елизаветы, а Екатерина II распорядилась даже приставить к Андрею солдат, чтобы те следили за хулиганством, между прочим генерал-поручика].

Проблема Бестужева немного отвлекла от мыслей о начале войны, но, как только, молящего о пощаде, бывшего канцлера буквально унесли из моего кабинета, вновь накатила злость.

— Шешковского, Салтыкова, обер-прокурора Шаховского, Штеллина. Отправить письмо Демидову Никите Акинфеевичу, письмо Мясникову, Голицына Михаила Михайловича, Миниха, Разумовского. Всех их доставить в самое ближайшее время. Прусского посла приволочь ко мне. Не попросить приехать, а приволочь! И я не обращу внимания, а, может, и награжу, если под глазом Финкенштейна будет виднеться алая синева! — давал я распоряжения.

Никита Рябой был обескуражен. В Зимнем просто не было столько вестовых, знающих где искать всех тех людей, которых я только что пересислил.

— Обратись, Никита к Илье, он должен знать, где кого искать и быстро! — последнее слово я прокричал.

Я редко бываю столь несдержанным, поэтому прониклись все, и я уверен, что именно что приволокут посла этого… как там его? Франкенштейна? Финкенштейна! Если еще и по наглой физиономии дадут, так, ничего, Фридрих, дядюшка, преступил многим больше. Чтоб его черти жарили на сковороде с ядовитым покрытием!

— Ваше Величество! — в кабинет вошел Яков Штеллин.

— Яков Яковлевич, хорошо, что Вы во дворце, — я встал за еще одной стопкой бумаги, которая лежала на комоде.

— У нас с Великой княгиней Анной Петровной был урок, –объяснил свой быстрый приход Штеллин.

— Я понимаю, что отвлекаю Вас, но дело столь серьезное, что можно дать детям два-три дня отдыху. Ну, или занять их иными учителями, — я показал рукой на стул. — Присаживайтесь и изготовьтесь писать. Много писать, быстро. У нас полтора часа, за которые Вы обязаны проникнуться теми чувствами, что нынче во мне застилают разум.

— Позволено ли мне будет, Ваше Величество, узнать, что так встревожило Вас? — опасливо спросил Штеллин.

Я рассказал. Красочно, как будто сам в Курляндии наблюдал за жесточайшими событиями. Нужно было постараться передать картину и образы, которые всплывали у меня в голове. Штеллин талантлив, а при правильных посылах, он способен выдать действительно душещипательную статью в газету и журнал.

— Ваше Величество! Это бесчеловечно! — у Штеллина увлажнились глаза.

— Об этом должны знать все русские подданные, у них должны не только увлажниться глаза, они должны рыдать! Это должно стать лучшим делом Вашей жизни, коли не считать, конечно, воспитание моих детей.

— Я сделаю все возможное, Ваше Величество! — Штеллин резко встал со стула, проявляя рвение и верноподданнические чувства.

— Пишите мое обращение к верноподданным! — сказал я и задумался с чего начать. С сакрального. — Мои верноподданные, братья и сестры во Христе, люди, кому дорога Россия!

Так начиналось мое обращение. Так начиналась информационная война против Пруссии.

— К Вам обращаюсь я, православный Российский император, Внук Петра Великого, Петр Третий! Враг вероломно напал… потеряв человеческий лик, забыв заветы Иисуса Христа…нам навязали эту войну, убив, искалечив и замучив страшными пытками православных воинов… отрекитесь от благодушия, от беспечности, встаньте на защиту российского трона и всего нашего великого Отечества. Враг жесток и неумолим…орды Фридриха будут разгромлены, победа будет за нами! — я выдохнул.

Плагиат? Лишь от части. Речь Сталина была и больше и с немного иными нарративами. Но, да — я хотел, чтобы мои слова гремели в вихре эпох, воодушевляли не только нынешнее поколение, но и становились примером для потомков. Чтобы историки изучали слова, говорили о патриотизме православного императора Петра Третьего, а не о тайном поклоннике протестантизма и фанатике гения Фридриха Прусского. Пусть, если темные времена настанут, люди обратятся к опыту предков и будь то Гитлер, или иная мразь, но мы, это поколение дадим урок, как нужно побеждать.

— Это очень сильно, Ваше Величество! — удивленно произнес Яков Штеллин после того, как написал последние