— Оливия! — рявкнул герцог.

— Кхм-кхм, — закашлялась княгиня Хелена. — А почему вас интересует этот вопрос, герцогиня?

— А почему нет? — удивилась Оливия. — Если я стану его женой, а у него запоры, он же мне всю плешь проест просьбами о приготовлении слабительного! И вообще, мужчина, склонный к запорам, излишне гневен, уныл, мрачен и склонен видеть жизнь в корич… в темном цвете. Такого мужа и за пять нефтяных вышек не захочешь!

— Лукашик, — пробормотала княгиня. — Что ты молчишь, в рот воды набрал? Скажи ей, что у тебя нет запоров.

— Тетушка!

— Хватит вам там перешептываться за веером. Отвечайте прямо, здесь все свои.

— Нет у меня запоров, — отчеканил княжич и стал совсем багровым. Ему пришлось даже ослабить узел своего парадного жабо из дорогущих кружев.

— Это хорошо! — воскликнула Оливия. — Это меня чрезвычайно радует. Это повышает ваши шансы на мою руку, дорогой Лукаш. А с поносами как? Беспокоят?

— Тысяча чертей! — прошипел Лукаш. — Нет! С пищеварением у меня все нормально! Я совершенно здоров! Я ежедневно делаю силовую гимнастику и обливаюсь ледяной водой. Я могу без устали пробежать сто миль! Я прекрасно владею холодным оружием, говорю на семи языках и… Чего еще ждете вы от своего избранника, герцогиня Оливия?

— Ах, — Оливия картинно оперлась о подлокотник кресла. — Вы хотите вскрыть мою трепетную девичью душу, как вскрывают устрицу и вызнать все ее тайны? Так знайте: я вижу своего избранника стройным, знойным, жгучим брюнетом в белых штанах и шелковом кашне на могучей шее. Его взгляд пронзителен, он знает пятьдесят способов законного отъема денег у населения, и он — единственный сын дурецко-подданного. Семь языков, сто миль, гимнастика и прекрасное пищеварение — это для какой-нибудь другой девушки станет идеалом и пожизненным счастьем. А я — существо испорченное неправильным воспитанием. И своим мужем я вижу карточного шулера, или пирата, или…

— Достаточно, Оливия! — крикнул герцог Альбино. — Не позорьте род, к которому принадлежите! Негодная девчонка!

— Да уж, ваша светлость, — протянула княгиня Хелена. — Мне говорили приватно, что ваша дочь — не лучшая партия для достойного молодого человека, но я не верила сплетням и слухам.

— А зря, — широко улыбнулась Оливия. — Все гадости, которые обо мне говорят в высоком обществе, — правда. Теперь вы сами имели честь в этом убедиться.

— Что ж, — княгиня высоко задрала острый подбородок. — В таком случае речи о браке и быть не может. Герцог Альбино, мы покидаем ваш замок в состоянии оскорбленной гордости…

— А пусть ваш щенок вызовет меня на дуэль, — улыбка Оливии стала вообще сумасшедшей. — И посмотрим, кто кого.

— Еще не хватало! Ваше поведение, герцогиня… Так не ведут себя даже метрески из веселых кварталов!

— А вы там были, что можете сравнивать?! То-то я смотрю, на настоящую княгиню вы не слишком похожи. Небось окрутили в лупанаре какого-нибудь шляхтича, так и стали знатной дамой.

— Это невыносимо! — княгиня вскочила с кресла. — Прощайте! Лукаш! За мной, мальчик!

— Да, беги, беги за тетушкой, а то твой хонор просто не выдержит, — напутствовала княгиню и княжича Оливия.

— Ну, мать, ты даешь, — восторженно прошептала я, едва за гостями захлопнулась дверь. — Ты просто мегера. Я в восхищении!

— Учись, пока я жива… Потому что у меня предчувствие, что в течение ближайших пяти минут я буду задушена собственным отцом.

— Ну нет, этого я ему не позволю.

Некоторое время в парадной зале царило молчание, освещаемое как минимум сотней дорогих парафиновых свечей. Оливия не выдержала первой.

— Мессер отец, я могу идти? — привстала она с кресла.

— Нет, — холодно ответил герцог. — Идти может ваша компаньонка. А вас, дочь моя, я попрошу остаться.

— Тогда я приказываю своей компаньонке никуда не уходить. При ней можно вести разговоры любой секретности.

— Секретность здесь ни при чем. Просто я щажу уши госпожи Люции — ей не стоит выслушивать то, что я собираюсь вам сказать, дитя мое.

— Я вытерплю, ваша светлость, — поклонилась я. — Мое детство прошло в трактире «Рог и Единорог», и мне известно, что в минуты сумасшедшего гнева мужчины употребляют нецензурные слова и дерутся пивными кружками. Здесь нет пивных кружек, и я считаю, что это уже шаг к цивилизованным переговорам. Позвольте мне быть третейским судьей между вами и вашей дочерью, герцог Альбино.

— Что ж, — пожал плечами тот. — Вы как грибок ногтей, Люция Веронезе, от вас невозможно избавиться.

— Ваша светлость, я буду считать это комплиментом.

Опять молчание.

— Итак, — герцог переплел свои длинные пальцы и противно похрустел ими. — Оливия, вы только что оскорбили и унизили одного из самых завидных женихов не только королевства Пшепрашам, но и всей нашей Планеты. Княжич Лукаш входит в десятку лучших холостяков мира. Владение нефтью и углем — это, по-вашему, мелочи?

— Мессер отец, выйдя замуж, я хочу спать с человеком, а не с нефтяной вышкой! Я понимаю, что вам не терпится поскорее сбыть меня с рук, только не понимаю — почему? Безусловно, я не вхожу в десятку самых благонравных и послушных дочерей. Даже в сотню не вхожу. Даже в тысячу. Но разве это повод для того, чтобы от меня спешно избавляться? Чем я вам в последнее время так насолила, мессер отец? Вы избегаете даже смотреть на меня, неужели я так уж уродлива?

Оливия встала перед отцом и медленно покружилась:

— Взгляните, я больше не калека. Мне не нужны костыли и проклятое калечное кресло. Я обычная девушка, на язык, конечно, острая, но ведь и не чудовище же!

— Своим выздоровлением вы обязаны только молитвам Его Высокоблагочестия, — начал было герцог, но Оливия перебила его:

— Отец, уж вы-то не верьте во всех этих благочестивых насекомых! К моему исцелению они не имеют никакого отношения. Кстати, в картинной галерее поставили совершенно уродскую статую. Кто вам ее изваял?

— Это работа Пчеллини, известного столичного скульптора. Он изваял ее специально в честь пребывания святого теодитора в нашем замке.

— Бездарь ваш Пчеллини, — мрачно сказала Оливия. — Я из глины и то лучше слеплю. Но не в этом суть. Отец, почему вы обращаетесь со мной хуже, чем с последней служанкой в замке? Я понимаю, что требовать от вас отцовской любви — пустая затея, но вы хотя бы могли уважать меня. Уважать в память женщины, которую когда-то любили и которая родила вам меня. В галерее нет ни одного портрета моей матери! Мне почти не рассказывали, какой она была. Или вы не любили ее? Ненавидели и поэтому вымещаете гнев на мне? Кого еще вы прочите мне в мужья, чтобы поскорей сплавить из замка? Так вот, имейте в виду: я не выйду замуж до тех пор, пока сама не выберу мужчину, достойного стать моим мужем. Я вам не барахло, герцог Альбино, и извольте считаться со мной и моим мнением.