— Мне пора бежать.

* * *

Раньше Гриффин понятия не имел, о том, что такое разбитое сердце. Если верна поговорка, что всегда кто-то целует, а кто-то просто подставляет щеку, то Гриффин до сих пор всегда был исключительно тем, вторым. Он обычно расставался с женщинами очень мирно, однако ничуть не обманывался насчет той боли, которую причинял его уход. И вот теперь он испытывал ее сам.

Нет, ни о какой ссоре между ними не было и речи — просто Гриффину внезапно отчаянно захотелось сказать ей эти слова. Конечно, он уже успел понять, что на Поппи сильно повлияла психологически та авария. Но им было так хорошо вдвоем. И потом, он же тоже человек, которому хочется, чтобы его любили.

Возможно, Поппи любит его. А может, и нет.

Чувствуя смутное желание вновь стать самим собой — тем самым Гриффином, каким он был, когда еще и знать не знал о существовании Поппи, он подъехал к причалу, где смирно поджидал его верный «порше». Оставив грузовичок Бака в двух шагах от него, он пересел в свою машину и до отказа вжал в пол педаль газа.

Когда его остановили, стрелка спидометра взлетела до восьмидесяти пяти. И хотя полицейский, взмахнувший жезлом, на вид был ненамного старше его самого и его, возможно, мучили те же проблемы, Гриффин и не подумал спорить и принял штрафной талон молча, как и положено мужчине. Когда он снова тронулся, желание гнать куда-то пропало.

* * *

Поппи, забрав девочек, решила, что позавтракают они у нее. Тем более что Мика был бы только рад, если бы с ее помощью смог выкроить лишний часок и спокойно поработать в тишине. Поставив в духовку печенье, она быстро погоняла Мисси по новым словам, стараясь не обращать внимания на постоянно перебивающую их Стар. Когда она отвезла девочек обратно в школу, в душе ее воцарился покой.

Итак, похоже, ей удалось удовлетворить Гриффина. Поппи охватило ликование.

Однако радость эта была несколько омрачена сознанием той ответственности, которую она добровольно взвалила на себя, пообещав заботиться о дочках Мики. Увы, до Хизер ей далеко, но для калеки она справляется совсем неплохо.

Завернув по дороге домой на кладбище, она остановилась возле могилы Перри Уокера и сказала ему то же самое.

Но он не ответил.

Что ж, ничего не поделаешь, философски решила Поппи, — он там, а она здесь.

* * *

Мика занимался подвеской отводных трубок. Он еще помнил времена, когда трубки загибали вручную, подвешивали их с помощью деревянных скреп, вгоняя в стволы металлические гвозди, а у основания дерева расставляли ведра и черпаки. Трубки, которыми он пользовался теперь, были пластиковые. Каждая была длиной два фута, уже снабжена специальным устройством для подвески и повернута вниз. Все последние ночи он возился с ними чуть ли не до утра.

Но он не думал о сне. Да и мог ли он спать, когда его постель без Хизер была холодной и пустой. Стоило ему только лечь и закрыть глаза, как мысли тут же возвращались к ней, а сердце разрывалось от боли и обиды. Хизер обманула его. Все эти годы она держала его за дурака. Предательница!

Работа была для него возможностью забыться. Кто-то, возможно, назвал бы ее чисто механической — просверлить дырку, забить внутрь распорку, подвесить трубку, а потом ждать, когда потечет сок.

Идиоты, презрительно хмыкнул Мика. Для начала нужно точно знать, где сверлить. Попадешь слишком близко к прошлогодней дырке — едва наберется, чтобы прикрыть донышко. Отвлечешься ненадолго — и просверлишь дерево насквозь. Ну а провозишься слишком долго — не успеешь обойти и половины своих деревьев.

Работа спорилась в его руках. Один быстрый взгляд, и он уже точно знал, где сверлить и в скольких местах. Умелой рукой он высверливал отверстие за отверстием, направляя сверло так, чтобы сок стекал вниз. Он безошибочно чувствовал, насколько глубоко может войти в древесину сверло, чтобы не выйти с противоположной стороны, а темная стружка на сверле укажет, что он угодил в сердцевину. Там сока почти нет, он идет лишь из заболони или, как его еще называют, луба, а от него стружка светлая.

Последние три года он занимался этим вдвоем с Хизер. Мика сверлил, а Хизер ловким и спорым движением вставляла распорку, пока он переходил к следующему дереву. Они трудились слаженно, как настоящая команда, обходясь без лишних слов, а ее энтузиазм ничуть не уступал его собственному.

Вот в этом году все по-другому. Мика трудился не разгибая спины. Его глодала тревога. Солнце стояло высоко, снег с каждым днем становился все тоньше, а вороны вокруг орали как оглашенные. Верная примета, что сок уже на подходе. Мике казалось, что он чувствует, как тот потихоньку поднимается вверх по стволу. Еще пара дней, и сок наберет полную силу. Мика был уверен, что у него в запасе не больше двух дней. А он тут возится с трубками…

— Эй! — окликнул его чей-то хриплый голос.

Мика быстро обернулся. В десяти футах от него стоял Билли Фарруэй. К его незашнурованным ботинкам были прилажены допотопные снегоступы. Куртку старик тоже не позаботился застегнуть. Хорошо хоть у него хватило ума натянуть на голову какую-то замызганную шапчонку. Вот старый хрен, угрюмо подумал Мика, еще простудится! Правда, старик был на редкость крепким орешком. Вместе с ростом он унаследовал от предков и редкую живучесть. Для человека, который большую часть времени проводит согнувшись в три погибели, старик был поразительно высок.

— Эй, привет, — повторил Билли.

— Что это ты тут делаешь? — поинтересовался Мика.

— Да вот зашел посмотреть.

— Ты ж вроде должен быть на озере.

— Услышал, что ты тут один хозяйствуешь. А один ты не управишься, точно тебе говорю.

Мика, не ответив, вернулся к своему дереву. Высверлив еще одно отверстие, чуть повыше первого, он вставил в него трубку, потом снова обернулся.

— Тебе не следовало сюда приходить, Билли.

— Потому что мой братец мне запретил, да? Так это сколько ж лет назад было! Может, пора забыть прошлое, а?

Мика фыркнул.

— Я бы и забыл, — с ехидцей пробурчал он. — Знать бы только, о чем речь.

— Так ты что — не знаешь? Правда, не знаешь?!

Мика не знал. Похоже, он вообще ничего не знал — ни о Хизер, ни о Билли.

— Ну так слушай, — хмыкнул Билли, — потому как время пришло. Твой папаша вбил себе в голову, что я волочусь за его женой, хотя я об этом даже и не думал. Мы с ней были просто друзья, но он ревновал ее по-страшному. А знаешь, что взбесило его больше всего? То, что я плакал, когда ее хоронили. Черт, так ведь должен же был кто-то плакать, как по-твоему? Ты тогда был просто не в себе, а Дейл ходил злой как черт — бесился, что она оставила его. Словно это она виновата была, а не рак, который свел ее в могилу. Ему нужно было сорвать на ком-то свою злость, а тут под рукой я, ее друг, вот ему и втемяшилось, что я собирался разрушить его жизнь. Одному Богу известно, чего там твой отец себе вообразил, но только под конец он пройти мимо меня не мог, без того чтобы не наговорить гадостей. Вот только ни слова правды в этом не было. Но он все равно винил во всем меня. Под конец он потребовал, чтобы ноги моей тут больше не было, не то, мол, пристрелит меня, как собаку. Вот я и стал держаться подальше. Сколько уже лет прошло, как его нет?