– Посмотри в окно! – крикнула Эми-Ли, когда он был уже на грани. – В окно! – Она взяла в ладони его голову, отвела её вверх от себя, и его взгляд сквозь иллюминатор упал на бесконечную даль, на сверкающие облака, на свет неземной интенсивности.

На мир, который принадлежал ему. Он кончил, содрогаясь от мысли, которая была похожа на победный крик: «Вот оно! Я сделал это!»

Настоящее

Маркус в купальном халате медленно пересёк фойе больницы и вышел мимо перегородки охранника наружу. Охранник не поднял головы. Перед ним стоял телевизор с чёрно-белым экраном, шёл какой-то скучный сериал.

Снаружи уже темнело, и Маркус вдохнул морозный воздух. Он делал это уже с неделю: вечерами, когда кончалось официальное время посещений и снова воцарялся покой, Маркус выходил прогуляться ещё раз по больничному парку.

Сегодня он направился по дорожке, проходившей под окном его палаты. Перед кустами, затемнявшими первый этаж – там были складские помещения, – он остановился и посмотрел на часы. Всё по графику.

Не смотрит ли кто сюда? Нет, вокруг ни души. Маркус нагнулся и достал дорожную сумку, которую перед этим выбросил сверху в кусты. Всё по плану. Теперь главное – сохранять спокойствие.

Чуть дальше располагался уголок со скамьями, летом наверняка уютный. Сейчас, осенью, тут никого не было, зато кирпичная стена хорошо защищала от посторонних глаз. Маркус освободился из своего халата, под которым – чего не должен был заметить охранник, – находилась уличная одежда, и засунул халат за скамью. Эту серо-зелёную вещь он и без того всегда терпеть не мог.

Было полседьмого, когда он пришёл на условленное место. Такси уже дожидалось; шофёр, казалось, испытал облегчение, что пассажир действительно появился. У него были усы, которые придавали ему прямо-таки анатолийский вид, однако шофёр спросил с натуральным мягким гессенским акцентом:

– Ну, и куда поедем?

– К станции S-бана.

– Всё понял.

Наверное, это он и есть, думала Доротея, этот холодный северо-западный ветер, о котором их предупреждали. Он набегал на дом порывами, и всякий раз казалось, будто некий титан бьёт по стенам огромным мешком овса. Во всех окнах и трубах свистело и завывало – казалось, ветер досадовал, что не может сдуть этот дом с горы.

И как нарочно именно теперь приходилось сокращать отопление до возможного минимума. Может, удастся растянуть остатки топлива, пока не минует кризис и цены не опустятся до человеческого уровня. Отопление бассейна они отключили; вода уже имела такой странный вид, будто вот-вот замёрзнет. Юлиан и его друзья переносили утрату стойко; с типичной для детей креативностью они открыли новую площадку для игр – сводчатый подвал. Они играли там в «шайку контрабандистов» – возможно, под воздействием книги, которую Доротея подарила сыну на день рождения.

Но до чего же быстро выстывал дом, как только пытались хоть чуть-чуть уменьшить расход топлива! Доротея уже не снимала свой самый тёплый пуловер и всё равно целый день мёрзла; а что будет, когда наступит настоящая зима? Та первая половина дня, которую она проводила в магазине, была для неё спасением. Старое здание стояло в защищенном месте, и маленькой угольной печи, походившей на музейный экспонат, действительно хватало, чтобы довести весь торговый зал до приятной температуры. Здесь она могла как следует согреться, чтобы запастись теплом на весь остаток дня в её собственном доме на горе.

К сожалению, в этом состоял единственный положительный аспект её предприятия. Когда она сидела за кухонным столом, раскрыв журнал, в котором вела бухгалтерию своего магазина, трудно было отделаться от чувства, что она совершила гигантскую глупость.

Торговля шла плохо. И даже это слово ещё сильно приукрашивало положение. В день открытия магазина – в понедельник – пришло всего лишь несколько человек: посмотреть да забрать свой пакетик макаронных изделий – 125 граммов швабских клёцек с высоким содержанием яиц, – по рекламному купону, напечатанному на каждой листовке. Во вторник пришла одна-единственная женщина, она купила шесть яиц.

Сегодня вообще никто не пришёл. Ей пришлось выбросить увядший салат, подпорченные томаты и засохший хлеб.

Магазин был убыточным, это факт. Бездушные специалисты из больших сетей розничной торговли были безусловно правы: деревне магазин не потянуть. Горько было признаться себе в этом. Даже если Доротея как можно скорее выйдет из этого бизнеса, деньги всё равно уже потеряны. Хорошо ещё, что в договоре аренды магазина она хотя бы настояла на своём праве в любой момент его расторгнуть; кто-то рассказывал ей, что для недвижимости, используемой в производственных целях, такого права у арендаторов обычно не бывает.

Она отложила свой бухгалтерский журнал, заслышав, что приехал Вернер. И свои мрачные мысли тоже припрятала поглубже. У Вернера своих забот хватает, а продержит она магазин на день больше или на день меньше – это погоды не сделает.

– Удушить! – воскликнул Вернер, ворвавшись в дом, предельно взвинченный. – Поубивал бы всех!

– Кого? – спросила Доротея. Она никогда не понимала до конца всего многообразия конфликтов, о которых Вернер ей рассказывал.

– Этих, из бюджетного комитета. Зарабатывают все по сто тысяч евро, а нос задирают ещё выше зарплат, и знаешь, что они говорят по поводу растущих цен на горючее? Да это же прекрасно! Дескать, меньше будут ездить, и на дорогах станет свободнее. И эти люди принимают решения в мировом концерне, уму непостижимо! – Он достал из кармана свой мобильник и свирепым жестом отключил его. – Всё, я вне зоны доступа. На сегодня хватит. А про завтрашний день и думать не хочу.

Словно услышав его, тут же зазвонил телефон в холле. У Вернера обмякли плечи, он поднял на жену тюлений взгляд, какой у него бывал, когда ему действительно было совсем уж плохо.

– Пожалуйста, Доро, подойди, а? И если это с работы, то меня нет дома. Я сейчас могу только нагрубить.

Но звонок был вовсе не с работы, а от Фридера. Он хотел знать, не объявлялся ли у неё Маркус.

– Маркус? – повторила Доротея. – Нет, а что?

– Он пропал из больницы. Они считают, что он сбежал.

– Сбежал?

Фридер покорно вздохнул, запасаясь терпением.

– Могу тебе сказать только то, что услышал сам. Ночная сестра нашла палату Маркуса пустой. Она бы и не спохватилась, ведь он уже ходячий, но что-то ей понадобилось в шкафу, а там лежала записка: «Большое спасибо за всё», – и рядом купюра в 100 евро. После этого она поставила в известность главного врача, а тот – меня.

Доротея помотала головой – частью потому, что Вернер задавал ей жестами вопросы, которых она не могла понять и которые к тому же сейчас мешали ей.

– Но с какой бы стати Маркусу сбегать?

– Понятия не имею, – сказал Фридер. – Далеко-то он и не уйдёт без паспорта; а паспорт его в прокуратуре. Он тебе ничего не говорил? Ни на что не намекал? А что он сказал, для чего ему деньги?