Моему отцу это понравилось бы. Уиллу тоже понравилось бы.

– А сейчас мы немного передохнем. Возвращайтесь через пять минут, – обратился Томми к публике.

Я медленно пробиралась к сцене. Когда мне показалось, что музыканты уже вот-вот выйдут обратно, я подошла к барабанщику. Это был персонаж, похожий на актера Джона Гудмана, толстый растрепанный мужчина средних лет, одетый в потертые джинсы и гавайскую рубашку.

– Извините, – я привлекла его внимание как раз в тот момент, когда он собирался забраться на сцену.

– Чем могу помочь, куколка?

Я усмехнулась, услышав такое прозвище, а потом показала пальцем на очень старое пианино, стоявшее рядом с ударной установкой.

– Оно настроено?

Он долго смотрел на меня оценивающим взглядом. Я увидела Томми, поднявшегося на лестницу. Не сводя с меня глаз, барабанщик сказал:

– Эй, Томми, думаю, куколка хочет сыграть.

Я подняла глаза на Томми. Он улыбнулся, а потом поправил перо на своей ярко-красной шляпе и сказал:

– Ты умеешь играть блюз, детка?

– Только хороший! – крикнула я ему.

– Ладно, давай послушаем, девочка.

Поднявшись по ступеням, я оглядела жаждущую толпу. Впервые я стояла на сцене, не ощущая даже легкой нервозности. Со мной был отец, и я не знала ни единой души в баре, я чувствовала себя свободной. Именно об этом так часто говорил Уилл, когда играл ради самой музыки. Развернув скамью к пианино, я поставила рюкзак у себя за спиной. Томми сразу же взял один за другим пять типичных блюзовых аккордов, поэтому я продолжила в том же ритме. Я придерживалась мелодии, тогда как Томми и саксофонист солировали. В следующий заход я оглянулась на барабанщика, и он подмигнул мне. Это стало для меня сигналом. Я играла, забыв обо всем, пальцы, мелькая, порхали по клавишам. Я играла даже локтями. Когда я опустила ногу на тонкие клавиши и заиграла ею, как Уилл на свадьбе, басист выкрикнул:

– Давай, девочка!

Я понимала, что это было не слишком женственно, но, черт побери, публике это понравилось.

Когда мелодия закончилась, Тони подошел к микрофону и указал на меня:

– Эта наша девчушка, Куколка, играет на клавишах. Поаплодируйте ей все.

Толпа радостно захлопала, а у меня рот растянулся до ушей. Я поклонилась, а потом схватила свой рюкзак и пошла со сцены. Проходя мимо Томми, я тихо сказала:

– Спасибо.

Он обнял меня одной рукой за плечи и сказал:

– Не за что. Ты великолепно играла.

Той ночью неоновые огни Бил-стрит освещали мой темный номер в отеле, когда я задремала, впервые за долгое время довольная собой.

На следующий день, наткнувшись на уличную ярмарку, я небрежно рассматривала витрины с поделками ручной работы. Я прошла мимо молодого бездомного с туристическим рюкзаком и свернутым в рулон ковриком, прислоненным к раскладному столику с разложенными на нем серебряными украшениями. Подойдя ближе, я поняла, что все браслеты и кольца были сделаны из согнутых черенков старинных ложек.

– Где вы раздобыли все эти ложки? – спросила я, перебирая браслеты.

– В благотворительных магазинах, на распродаже, на всякой подобной чепухе, – сказал он улыбаясь. Он был довольно симпатичным, но очень грязным, отчего его глаза сверкали невообразимо ярким зеленым цветом. Вынув из кармана ключ от своего номера в отеле, я протянула его ему. – Я должна уехать, но мой номер забронирован до полуночи, если вы захотите им воспользоваться.

– Правда? – сказал он, вскинув брови. Я кивнула. – Что же, спасибо вам большое.

– Не за что. – Я не могла оторвать глаз от браслета с тем же рисунком на серебре, что у ложек в кафе «У Келли». Я взяла его в руки. – Красивый. Сколько он стоит?

Протянув руку, он поднес мою ладонь к браслету.

– Он ваш. Я хочу, чтобы он остался у вас. – Потом он показал на ключ от номера. – Еще раз спасибо вам за это. Мне до смерти хочется принять душ.

Надев браслет, я посмотрела на него и сказала:

– Спасибо.

Покинув улицу, я пошла с папой на студию «Sun», где все начиналось для Джонни Кэша и Элвиса. Мимоходом я сфотографировалась, сев на уличную скамью прямо напротив неоновой вывески. Я отправила фото Дженни, подписав «Мы с папой у «Sun».

В ответ она написала: «Люблю вас обоих. Я горжусь тобой, Миа».

Последнюю остановку я сделала в зоопарке Мемфиса. Несколько часов я переходила от одной вольеры к другой до тех пор, пока не заморосил дождь. Я увидела, как люди поспешно бегут к выходу. Оглядевшись вокруг в почти пустом зоопарке, я произнесла вслух: «К бабочкам!» Внутри инсектария я на протяжении нескольких минут следила за одной белой бабочкой, пока не заметила куколку. Прижав руку к сердцу, я вспомнила слова отца: «Главное – перемены, которые происходят здесь». Я горько плакала до тех пор, пока не позволила себе смириться с неизбежностью смерти и понять, что отец оставил мне в наследство свою любовь и она жива во мне. Я понимала, что изменяюсь и что я наконец чувствую себя таким человеком, каким мне хотелось стать.

Приземлившись в Нью-Йорке, я сразу же отправилась в Центральный парк, решив высыпать частичку праха отца с Черепахового моста. Глядя на береговую линию напротив, я прошептала:

– Покойся с миром, отец… и спасибо. – Холодный ветерок ласкал неподвижную воду, отчего на ее поверхности образовалась рябь. Я во всем разобралась.

Я была благодарна отцу за бесценный подарок, который он сделал, оставив мне кафе, новых друзей, музыку и полную свободу для того, чтобы стать той, кем мне хотелось быть. Кафе «У Келли» было замечательным местом, где могли собираться люди и просто быть самими собой, не боясь никаких оценок. Наконец я поняла, как это важно, и поэтому решила, что хочу оставить кафе таким, каким создал его мой отец.

Мы продолжали устраивать там поэтические вечера, я уже по привычке встречала гостей, играя на пианино. Я все время надеялась, что Уилл появится и исполнит нам одну из своих красивых песен, но он ни разу не зашел. Однажды в четверг вечером, сыграв несколько знакомых мелодий, я решила, что пришло время мне самой обратиться к публике.

Все захлопали, когда я, прокашлявшись, нерешительно вынула из кармана листок бумаги. Оглядев присутствующих, я задержалась взглядом на разноперой кучке своих друзей, с которыми была так близка. Марта спокойно и почтительно улыбалась, словно была на связи с моим отцом. Дженни и Тайлер выглядели слегка потрясенными моей новообретенной храбростью, но в конце концов тоже заулыбались, болея за меня.

По взгляду Шейл было понятно, что она верит в меня, что напомнило мне о том, как мы с Уиллом смотрели друг на друга, когда вместе музицировали. Именно так выглядит вера, и в тот момент я была рада, что наконец смогла распознать ее. Другие участники поэтического вечера смотрели на меня с ободряющей улыбкой. Многие из них были для меня, по существу, незнакомцами, но они были готовы каждый четверг приходить и, забыв обо всем, изливать душу в уголке нашего маленького кафе, и поэтому я была в долгу перед ними.