— Не хочу надоедать вам своими проблемами.

— Такое впечатление, что ты собрался на похороны, — сказал Игорь.

— У тебя кто-то умер? — поинтересовался Имре.

— Не в этом дело.

— Если так, убери такое «лицо», — заключил Игорь.

— Не дави на парня, пусть поделится, ему станет легче, — предложил Вернер.

Я открыл было рот и вдруг заметил Лоньона. Инспектор появился незаметно, и никто не знал, как давно он слушает наш разговор.

— Продолжаешь вынюхивать, Братец Большие Уши? — спросил Имре.

— Не задирай его, — приказал Игорь. — Нам лучше не вести здесь серьезных разговоров.

— Вот именно, — тихим голосом подтвердил Лоньон. — Особенно по телефону. Хотя жизнь будет совсем унылой, если люди перестанут беседовать, согласны?

Он неслышной кошачьей походкой отошел к соседнему столику, за которым играли Владимир и Томаш, не заметившие, что инспектор за ними наблюдает.

— Кто-нибудь понял, что этот тип хотел сказать? — удивился Вернер.

— Думаю, да, — сказал я, глядя на массивную спину полицейского.

* * *

Вечером папа снова не позвонил, и Жюльетта очень расстроилась.

— Не стоит беспокоиться за отца, детка, он свяжется с нами, как только сможет, — успокаивала мама, но все-таки сама позвонила Морису.

Тот по-прежнему пребывал в неведении.

— Видишь, я была права, доченька, твой отец мнит себя самым умным, но вряд ли способен на большее, чем дядя Морис с его связями.

* * *

Я встретился с Сесиль у фонтана Медичи, твердо решив все ей рассказать, но она сразу достала из кармана письмо Пьера и протянула мне:

— Наконец-то он тебе ответил.

Моя милая Сесиль!

Прости, что пренебрег своими эпистолярными обязанностями и так задержался с ответом. Настроение было ни к черту. Мне понравилась вводная часть твоей работы, но я не уверен, что ты сделала верный выбор. Оказываешь услугу этой старой развалине, утверждая, что многие на него повлияли. Не отвлекайся от темы, не рассматривай коммунизм ни как вариант, ни как эволюцию сюрреализма. Лично я воспользовался бы тем, что крокодил все еще жив, и задал пару-тройку вопросов, чтобы показать его истинное лицо. С нетерпением жду продолжения.

Опрос, проведенный среди моих партнеров по белоту и джокари и некоторых сослуживцев, дал катастрофический результат. Им плевать на политику. Они считают, что демократия — последняя фантастическая придумка капиталистов, пытающихся сохранить существующий порядок. Эксплуатируемые — не лентяи и не болваны, просто их покупают. Им кидают крохи с барского стола, и они набрасываются на них, как голодные крысы. Они доверяют де Голлю как руководителю страны, особенно после того, как пошли слухи о возвращении нашего подразделения в метрополию. Этого они хотят — не революции. Сегодняшние пролетарии мечтают о скороварке, машине с прицепом и телевизоре. Разве можно делать революцию с такими людьми? Я бросил писать. Моя великая книга о счастье для всего мира умерла на высокогорном плато у Константины[128]. Сенжюстизм был полной лажей. Даже Сен-Жюст не осмелился стать творцом теории. Зачем пытаться доказать свою правоту, если единственная реальность сводится к проблеме выживания? Здесь начинаешь понимать, что гуманизм — вздор чистой воды. Уважение к другим ничего не дает. Их нужно давить. Это вопрос жизни и смерти. Закон эволюции. Я исписал три тетради по сто двадцать страниц, пытаясь доказать необходимость безжалостного уничтожения идиотов и врагов свободы, чтобы искоренить их вредоносное влияние. Я сочинил кучу глупостей о революции, идиотизме демократии и гнусной бесчестности права голоса, предоставляемого толпе окружающих нас дебилов. Вчера вечером, вернувшись после патрулирования, я все уничтожил. Сенжюстизм был прекрасной мечтой, но он навсегда исчез в пламени походного костра.

Вчера я стал куском дерьма, таким же как мои товарищи. Убил незнакомого человека. Я держал его на мушке, смотрел в оптический прицел, и у меня был выбор — выстрелить или нет. Он ни о чем не подозревал. Я спрашивал себя, о чем думает этот человек, во что верит, беден он или богат, живы ли его родители, есть ли жена и дети. Праздный интерес… Он был партизаном, и я выстрелил в него. Он находился в километре от меня, но выстрел был точным, и у него взорвалась голова. Мы убили восьмерых, но это ничего не меняет.

Знаешь, Мишель, я бы хотел встретиться с твоими приятелями-революционерами. Не знал, что таковые еще существуют. Окажи мне услугу, поинтересуйся у них лучшим рецептом коктейля Молотова, конечно, если они его помнят. Может пригодиться. Буду счастлив сыграть с ними несколько партий. Бери уроки, дурачок, если хочешь со мной сразиться. Я давно не играл, но когда-то был чемпионом. В чем я поднаторел, так это в настольном футболе. Мы выиграли турнир у парашютистов Константины. Без комментариев. Есть ли у тебя известия о твоем придурочном брате? Он куда-то провалился…

Я вернул письмо Сесиль. Мы молчали. Она как будто не знала, на что решиться. По логике вещей, Сесиль должна была задать мне тот самый сакраментальный вопрос, но она поднялась со скамейки и медленно побежала вперед, а я, как водится, последовал за ней. Уклонение через спорт — банальная форма невозможности общения.

* * *

Вечером позвонил папа. Мама ответила, а я после небольшой паузы взял другую трубку.

— Пусть ни в коем случае ничего не говорит! — закричал я. — Нас прослушивают!

— Что?

— Он не должен ничего сообщать по телефону. Полиция подслушивает!

— Алло, алло! — надрывался папа.

— Поль, Мишель велит, чтобы ты молчал.

— Почему?

— Закрой рот, мама.

— Но если я не объясню, он не поймет. И…

— Алло, алло, вы меня слышите?

— Есть новости, Поль?

— Полная катастрофа. Франка обвиняют в убийстве офицера. Он потому и дезертировал.

— Я ничего не понимаю…

— Он убил капитана парашютистов. Я нанял лучшего адвоката. Франк исчез два месяца назад.

Мама рухнула на стул:

— Невероятно! Ты… ты уверен?

— По словам адвоката, он мог перейти на сторону Фронта национального освобождения, что затрудняет поиск.

— Это невозможно!

— У нас нет доступа к делу Франка. Мы получили сведения через…

Я отобрал у мамы трубку:

— Папа, это Мишель. Как у тебя дела?

— Не волнуйся, дружок.

— Когда ты возвращаешься?