– И все-таки, – Ференц глянул с обычной насмешливостью, – я не думаю, что вы убили ее. Вы… чересчур добропорядочны, чтобы решиться на подобное.

– А вы… как вы могли так…

– Поступить? С собственным братом?

Ференц фыркнул. Он не спешил закуривать, а лишь вертел папиросу в тонких пальцах.

– Я соврал бы, сказав, что мы любили друг друга. Мы с рождения слишком отличались. И да, меня называли ангелом… люди порой придают чрезмерное значение внешности.

Было бы ложью сказать, что Ференц с первых дней своей жизни осознал то положение, которое занимал по праву первого ребенка. Долгожданный наследник – а у его матушки несколько лет не получалось забеременеть, что послужило причиной для многих досужих разговоров и упреков, которыми осыпал ее отец, – он был окружен заботой и лаской.

У колыбели его постоянно дежурили несколько нянек, которые шумно и громко восторгались красотой ребенка, и немолодая уже графиня, глядя на сына, млела от счастья. Неужели она оказалась способна не только оправдать надежды супруга и родить дитя, но сделать так, чтобы дитя это было столь хорошо собой?

– Ангел, чисто ангел, – вздыхали нянюшки, улыбаясь младенцу.

Старый граф, который всерьез подумывал о разводе, мысли оставил. Он появлялся в детской ежедневно, брал сына на руки и подносил к зеркалу, убеждаясь в несомненном сходстве.

– Глазки ваши, – спешили угодить нянечки, – и ушки ваши… и рот тоже… и нравом-то в вас пошел, серьезный…

В знак примирения граф преподнес супруге рубиновый гарнитур, а после отослал на воды, поправить здоровье. Графиня уезжала в немалом душевном смятении – до нее долетели пренеприятные слухи о новой любовнице мужа, юной актриске. Однако, здраво поразмыслив, она решила не устраивать скандал, тем паче что он не принес бы результата, а поступить, как поступают жены разумные, делая вид, что о похождениях мужа им неизвестно.

А на водах, расслабившись, – последние годы и вправду дались ей нелегко, да и сама беременность, роды сказались на здоровье – она завела любовника, юношу весьма милого и неизбалованного, но готового искренне восхищаться своею покровительницей. Роман длился недолго, но на следующий год продолжился.

И еще через год…

Поездки графини стали регулярными, а граф, если ему и довелось знать о маленькой тайне жены, вел себя прилично. Пожалуй, так бы все и продолжалось, ко всеобщему удовлетворению, когда бы графиня после очередной поездки на воды не обнаружила, что здоровье ее поправилось совершенно и ныне она пребывает в положении интересном.

К чести ее, она не стала скрывать от супруга пикантную тайну, как и не пыталась травить плод, здраво рассудив, что вреда от подобного поступка всяко больше. Муж же если и испытал недовольство, то виду не подал, зная, что и сам не безгрешен. Графиня удалилась в отдаленное поместье под тем же предлогом слабого здоровья и несомненной пользы деревенского воздуха, где и пребывала до рождения ребенка. На свет Франц появился болезненным и слабым, матушка втайне понадеялась, что Господь приберет сие свидетельство ее падения к себе, но дитя выжило.

Так у Ференца появился младший брат.

Тогда ему было пять, и он пребывал в уверенности, что весь окружающий мир живет только для исполнения его, Ференца, капризов. И к появлению брата он отнесся с полнейшим равнодушием. Нет, нянечки отвели его к матушке – ее Ференц видел изредка, всегда красивую, надушенную и веселую, и ныне удивился тому, во что превратилась эта женщина. Измученная родами, она ослабела и который день кряду не вставала с постели. Графиня была бледна, растрепана, и на щеках ее горел лихорадочный румянец.

– Дорогой, – воскликнула она, подавшись к Ференцу, чтобы обнять. А он отшатнулся, уж больно нехорошо пахло от матушки, а пальцы ее, по щеке скользнувшие, были липкими, мерзкими.

Ференц от расстройства разрыдался, и няньки наперебой бросились утешать, совать пряники, леденцы и оловянных солдатиков. Матушка же со вздохом откинулась на подушки.

– Бедненький! – громким шепотом воскликнул кто-то. – Такой маленький, а уже сирота…

Ференц не понял, отчего его жалеют, и матушкины покои покинул спешно и с преогромным удовольствием. Его ожидали многочисленные дела, а графиня… она появится потом, прекрасная и легкая, как раньше. Снимет перчатку, взъерошит Ференцу волосы и, наклонившись, поцелует щеку.

Матушка не пришла. Ни в этот день, ни в следующие. И Ференц знал, кого за это винить, – брата. Ему показали кружевной сверток, из которого выглядывало скукоженное личико младенца. Ференц хотел потрогать, любопытно же было, но стоило прикоснуться, как младенец открыл темные глаза и захныкал.

Мерзкий.

И голос писклявый.

И это из-за него матушка лежит, а подле нее вьются сиделки! И в комнатах, куда Ференца время от времени приводят, пахнет премерзостно. И отец опять же недоволен. Он прибыл в поместье и ходит хмурый, злой, а служанки шепчутся, что недолго уже осталось… чему? Не понять.

Матушка преставилась в первый день зимы. Она умерла тихо, в постели. Накануне графиня, словно бы предчувствуя близкую смерть, велела позвать священника и долго исповедовалась. С мужем же она имела беседу короткую, о сути которой догадывались все: просила за сына.

Темным уродился.

Чужая кровь, недобрая, но разве можно отказать умирающей? И граф скрепя сердце поклялся, что дитя не бросит. И следует сказать, что слово свое сдержал. Он не стал отсылать Франца, а растил, как родного, а быть может, вскоре и стал считать родным.

В отличие от Ференца…

– Вот такая постыдная тайна, – с усмешкой произнес он, помогая Анне спуститься к воде. Тропа сходила с обрыва и была узка, опасна. – Но думаю, в каждом благородном семействе имеется подобная.

Анна взглянула на спутника, пытаясь угадать, зачем он открыл ей, чужой по сути женщине, то, что иные люди предпочли бы спрятать и забыть.

– Я всегда знал, что Франц – чужой. Мне, отцу, нам обоим… что он повинен в смерти матери. Конечно, по малости лет я не представлял, как ребенок, а ребенком он был отвратительным, мне так казалось, убил ее. Но о том говорили в доме все…

– И вы верили.

– Верил, – согласился Ференц, подхватывая Анну под локоть. – Что еще мне оставалось делать? И не судите меня строго! Представьте, что я в одночасье остался без матушки, которую, к слову, любил, зато с братом, которого столь же искренне не любил. От меня же требовали снисходительности к нему… и игрушками, опять же, пришлось делиться. Вот вас заставляли делиться с сестрой?

– Да.

– И вам это нравилось?

– Нет, – призналась Анна.