из тарелки он не мог — крылья не выросли, — но всем приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы не наступить на следы его жизнедеятельности. Он стал слишком много есть и приобрел необычайно гордый вид благодаря постоянно наполненному зобу. Зоб явно перевешивал, и Пифагор ходил, откинувшись назад и словно выставив его напоказ.

О том, чтобы избавиться от ручного цыпленка обычным путем — то есть отправить его в суп, — нечего было и думать. Отдать его на птицефабрику — тоже задачка не из легких. Оставалось одно: увезти его в Ермишь.

А тут как раз в Рязань по делам приехал мой дядя, и нам не составило труда упросить его взять с собой цыпленка, тем более что в качестве бесплатного приложения он получал меня.

Коробку поставили на заднее сиденье, прикрыв ее, чтобы Пифагору не пришло в голову выскочить во время поездки. Рядом с последним кульком комбикорма утвердилась я, и машина тронулась.

Пифагор освоился быстро. Только поначалу он волновался, не понимая, что происходит. Но уже через полчаса тряпка, которой была накрыта коробка, словно взорвалась — цыпленок, подпрыгнув, сбросил ее и, хлопая крыльями, уселся на край, как всегда. Тут же мигом успокоился и завел свою немудреную бесконечную песенку.

Под его писк-трещание мы и доехали. На месте тетя заглянула в коробку, где сидел несколько охрипший от постоянного писка и чуточку укачавшийся цыпленок, и вынесла свое резюме:

— Не знаю только, где мы его будем держать. Наша Булька его живо изловит.

— Да он домашний, — заверила я ее, и цыпленка оставили на террасе.

Теперь он ходил там почти в полном одиночестве, так как у меня не было времени и настроения сидеть в душной комнате, когда можно побегать на свободе, и распевал свои песенки для себя.

Еще через неделю иссякло казавшееся бесконечным терпение моей тети. Главная причина ее недовольства состояла в том, что Пифагор продолжал оставлять свои визитные карточки не только на полу, но и на диване, на подоконнике и даже на столе — он научился-таки летать.

Однажды тетя принесла мне крошечное, размером с голубиное, яйцо:

— Смотри, что я нашла на терраске! Наш Пифагор снес.

В то время я еще не знала, что нестись молодые курочки начинают только на пятый месяц жизни, а моему цыпленку от силы было месяца полтора, и поразилась:

— Такое маленькое?

— Ну да, — не моргнув глазом, ответила тетя. — Он сам еще молодой. А подрастет, начнет нести большие.

— И что теперь делать?

— Ну, я думаю, надо отдать его кому-нибудь, у кого есть куры, — сказала тетя. — Там ему будет лучше. Он теперь взрослый, твоя помощь ему не нужна.

Все-таки хорошо, что в свое время я вместо «Денискиных рассказов» читала «Белый Клык» и «Кольцо царя Соломона». О поведении подросших животных, когда детеныши уходят от матери, я знала очень хорошо, и тете не пришлось меня долго уговаривать. В тот же день мы договорились с тетей Машей Закурдаевой, и уже вечером Пифагор переехал на новую квартиру.

Но утром я не выдержала и помчалась навещать своего питомца.

Его я узнала сразу — среди молодняка, бродившего около курятника, он выделялся ростом и толщиной, раза в два-три превосходя любого из своих ровесников. Завидев меня, он запищал что-то восторженное на своем цыплячье-воробьином наречии и бросился мне навстречу. На радостях я скормила ему остатки его комбикорма.

С того времени я чуть не ежедневно заходила на двор тети Маши, которая снисходительно относилась к моим визитам. Пифагор все еще узнавал меня, но все реже и реже, а потом настал день, когда он и вовсе шарахнулся прочь вместе с другими цыплятами. Он стал одним из них, напрочь забыв о своем детстве.

Я потом целую осень и зиму переписывалась с внучкой тети Маши, Леной, желая узнать о дальнейшей судьбе Пифагора. Но его постигла судьба всех хорошо откормленных молодых петушков.

…Прошло время. Если в бесшабашной юности Булька много охотилась за цыплятами, то с возрастом, да еще и обремененная постоянно щенками, она была вынуждена поневоле переключиться сначала на кошек, а позже и вовсе оставить хлопотное дело охоты. И именно с этого времени на подворье моей тетки начали появляться домашние животные.

Приехав после почти трехлетнего перерыва, я обнаружила, что двор перегорожен поперек высокой, чуть ли не под два метра, проволочной сеткой, за которой крякало, кудахтало и пищало птичье племя. Утки и куры всех пород и возрастов суетились на огороженном пространстве. В отдельных закутках под присмотром матерей пищали совсем еще маленькие утята и уже подросшие, наполовину оперившиеся цыплята. Утята постарше вперевалочку бродили наравне со взрослыми. В сарае же из-за двух загородок слышались тяжкое дыхание и похрюкивание — там стояли два боровка и годовалый бычок.

Подошла тетя.

— Хорошо, что ты приехала, — сказала она. — Я днем не успеваю в обеденный перерыв все переделать, ты мне поможешь. А то больно хлопотно.

В этот миг крупная красивая белоголовая утка, взмахнув для разминки несколько раз крыльями, легко взлетела на край проволочной ограды и устроилась там, как на насесте, озирая мир с высоты.

— Не улетит так? — забеспокоилась я, уж больно воинственно поглядывала белоголовая на двор.

— Нет, — сказала тетя. — Это Летучий Голландец, любимая утка хозяина (хозяином она, как это и положено, называла своего мужа, моего дядю). Она часто летает, но всегда возвращается. Он ее любит за то, что она первая выводит утят и у нее самый большой выводок.

— А Булька что же, не охотится на них? — спросила я, оглянувшись. Если Летучий Голландец может перемахнуть через забор, то ее утята волей-неволей будут вынуждены последовать за матерью, а молоденький утенок может проскользнуть через сетку и окажется в пределах досягаемости профессиональной охотницы за птенцами.

— Булька теперь старая, — покачала головой тетя. — Только ест и спит. И зубы совсем затупились, и видит плохо.

В последнем я успела убедиться — на рассвете, выходя из дома, я на ступеньках крыльца наткнулась на старую собаку, лежавшую на солнышке. Она услышала мои шаги, только когда я подошла вплотную, приподнялась и, мелко повиливая коротким хвостиком, ткнулась носом мне в ноги и долго их обнюхивала.

— Булька! — Я присела на корточки, положила руку ей на голову. — Узнаешь меня, Булька?

Собачонка только повиливала хвостиком и тыкалась носом мне в руки. Я поднялась и пошла дальше, а она все стояла, глядя перед собой, потом повернулась и не спеша поплелась куда-то подальше от суеты.

Мои обязанности на скотном дворе оказались предельно просты — кормить дважды в день свиней, собирать снесенные