А знаешь… для меня еще не все пути отрезаны. Я просто позвоню кому-нибудь, пока не поздно. Что тут такого? Мне позарез нужно с кем-нибудь поговорить. Кому же позвонить? Линдси, Каролине, Элисон? Как думаешь? А может, Поппи?

Лучше Линдси. У нее наиболее практичный подход к жизни. Ох уж эта Линдси… Она — то, что доктор прописал. Вперед, звоним.

Ха-ха! Батарейка села. Умерла. Я же видел вчера вечером, что она на последнем издыхании. Собирался перезарядить ее после ресторана. Ладно, наверняка по дороге найдется, где ее подзарядить.

Вот-вот, мой телефон отрубился — точно как твой радиопередатчик, когда он был тебе особенно нужен.

На следующей сервисной станции позвоню из телефона-автомата.

Да на хрен эти звонки. Можно подумать, они что-то изменят.

— Через одну милю развязка, держитесь левее, ваш съезд — первый.

— О, ты вернулась! Добро пожаловать.

— Через одну милю развязка, держитесь левее, ваш съезд — первый.

— Я уже понял.

— Через одну милю развязка, держитесь левее, ваш съезд — первый.

— Послушай, отстань. Если я чего-то и не переношу в жизни, так это женщин, которые постоянно капают на мозги.

— Через четверть мили развязка, держитесь левее, ваш съезд — первый.

— Прости, Эмма. Я не хотел на тебя наезжать. Просто я чувствую себя не лучшим образом. Ничего не ел со вчерашнего вечера. Сейчас вот качу по окраине Данди пьяный в стельку — что уж тут хорошего. А главное, пытаюсь как-то свыкнуться с тем фактом, что… мое существование на этой земле — не более чем досадная ошибка, допущенная моими родителями. В особенности, моим отцом.

— Приближается развязка, держитесь левее, ваш съезд — первый.

— В общем, спасибо, папа, теперь все стало ясно. Возможно, у меня и был малюсенький шанс, что со временем все наладится. Конечно, это было маловероятно, и если наладилось бы, то в очень отдаленной перспективе. Однако приятно сознавать, что ты этот шансик зарубил на корню. Стоило мне подумать, что все в моей жизни хуже некуда, как выясняется, что есть куда: у меня в принципе не предполагалось никакой жизни. Пожалуй, я подправлю надпись на моем могильном камне: «Здесь лежит Максвелл Сим, самый ненужный человек на свете».

— Далее до развязки прямо, ваш съезд — второй.

— Так, значит, мне придется думать о себе всю оставшуюся жизнь? Я не существую? Я — квадратный корень из минус единицы?

— Курс верный.

— Или это чей-то тонкий намек, мол, Максвелл Сим здесь больше никому не нужен. И не пора ли ему убраться восвояси.

— На развязку прямо, ваш съезд — второй.

— Вот что, Эмма, я должен об этом поразмыслить. А ты пока займись своими делами, ладно? Мне необходимы тишина и покой.

— Продолжим?

— Приблизительно одну милю прямо.

— Мне кажется, настает время… и это время все ближе и ближе… когда…

— Через четверть мили развязка, следуйте прямо, ваш съезд — второй.

— …когда я перестану притворяться, совсем перестану…

— На развязку прямо, ваш съезд — второй.

— …и смирюсь с тем, что со мной происходит. И это означает, что прямо сейчас, ровно в 12.09 пополудни, пятого марта 2009 года, находясь в сорока милях от Абердина и двигаясь на север по А90 на скорости 47 миль в час, я намерен свернуть с этой дороги и завязать с этой поездкой… Так что я не еду на развязку прямо, Эмма, я сворачиваю налево там, где стоит указатель на Эдзелл. Как тебе моя идея?

— Через двести ярдов сделайте полный разворот.

— Ха! И это самое большее, на что ты способна? Не-ет, Эмма, никаких полных разворотов, больше никогда. Я больше не следую твоим инструкциям, и скажу тебе почему. А потому, что я не хочу ехать в Абердин, не хочу садиться на паром. Более того, сама логика ситуации диктует: я не могу ехать в Абердин, чтобы сесть там на паром. Понимаешь почему? ПОТОМУ ЧТО Я БОЛЬШЕ НЕ МАКСВЕЛЛ СИМ. Я — ДОНАЛЬД КРОУХЕРСТ, и я должен следовать по его пути и повторять его ошибки. Он не поплыл вокруг света, и вот и я не поплыву на Шетландские острова. Он решил сфабриковать свое путешествие, а я сфабрикую свое, и мне плевать, сколько небесных спутников на меня нацелено, с этой минуты никто не знает, где я, я исчез, сгинул в надвигающейся буре, спрячусь где-нибудь здесь, буду болтаться посреди Атлантики столько, сколько потребуется, то есть пока не настанет подходящий момент снова вынырнуть на поверхность, — вынырнуть победителем и предстать перед всем миром.

— Через сто ярдов сделайте полный разворот.

— Не-а. Ни в коем разе. Вот так, детка. Здесь наши пути расходятся.

— Через три четверти мили небольшой поворот направо.

— М-м, кстати, я кое-что вспомнил.

— Приготовьтесь к правому повороту.

— Зря я, похоже, не заправился в Бречине. Ну-ка… от Ридинга мы проехали 527 миль, а я ни разу не заливал бак. Там, наверное, на донышке осталось.

— Поворот направо.

— Все еще пытаешься затащить меня в Абердин? Но я же сказал, мы поставили крест на этой затее. И здесь нам лучше повернуть налево.

— Через двести ярдов сделайте полный разворот.

— А ты не сдаешься, да? Брось, Эмма. Расслабься. Стоит прекратить упираться, как сразу начинаешь себя так классно чувствовать. Тебя словно отпускает… внутренне ты становишься абсолютно свободен. Знаешь, когда я впервые это обнаружил? На том отдыхе в Конистоне, с Крисом и его семьей. Однажды вся компания решила взобраться на Старика Конистона, и где-то на середине пути мы с Крисом изрядно опередили остальных, и тут между нами началось нечто вроде соревнования. Мы и опомниться не успели, как уже бежали вверх по этому чертову холму, или горе, или чем там эту возвышенность числят. Крис довольно быстро вырвался вперед, и стало заметно, что он находится в куда лучшей физической форме, чем я, — впрочем, это было ясно с самого начала, — а потом он и вовсе исчез из виду, но я продолжал бежать, еле переставляя ноги, задыхаясь, спотыкаясь о камни, а в боку жутко кололо, и я боялся, что у меня сердце не выдержит и я упаду замертво. Но я все бежал, и бежал, и вдруг подумал: «Какого черта, зачем это, какой в этом смысл!» И я плюхнулся на обочину тропы, предоставив Крису ставить рекорды. Я понял, каковы мои возможности. Понял, что не могу соревноваться с Крисом. Никогда не мог и впредь никогда не стану. И смириться с собой — смириться с собой, каков я есть, — это такое облегчение. Потом подтянулись все прочие — мистер и миссис Бирн, мама с папой и Элисон, встали надо мной, и мистер Бирн спросил: «Ты так и будешь здесь сидеть? Даже не хочешь попытаться дойти до вершины?» И я ответил: «Нет, мне очень нравится здесь сидеть, пусть Крис бежит к вершине», и они отправились следом за Крисом. А я сдался и был счастлив, примерно около часа я сидел там и любовался пейзажем. Понимая, что я определил свой уровень и что выше мне уже не подняться.