– Шутишь? – фыркнул Гермий. – Дядя наверняка избегнет встречи с Вакхом. Мудрость Аида равна его силе. Но победить – не значит одержать верх в битве, лицом к лицу. Если тебе, герою, недоступна эта простая истина…

Хмурый взгляд Персея заставил бога придержать язык.

В глубине цветочной завесы ладья Харона уже причалила к другому берегу. Дионис легко соскочил на острые камни. Оглянулся – и вдруг, не скрываясь, подмигнул братьям: богу и смертному. Резкий взмах тирса – лепестки маков дождем осыпались в трясину, почернев в считанные мгновения. Вновь открылся лернейский вход в Аид. Ступени выглядели девственно чистыми – ни обезглавленного тела, ни цветов.

– Провались ты в Тартар! Видел, что вытворяет?!

– Как он может победить Аида, – упорствовал Персей, – не встречаясь с ним?

– Не знаю! – Лукавый с трудом взял себя в руки, удержавшись на краю истерики. – Устроит вакханалию на все подземное царство! Сманит Цербера, украдет дядин шлем… Хотя нет, красть шлемы – это по моей части. Соблазнит Персефону, напоит теней до возвращения памяти, заставит воды Леты течь вином… Откуда я знаю, на что он способен!

– Ты в силах осушить Лету? Превратить ее воду в молоко?

– Нет.

– Значит, и он не сможет. Ты Олимпиец, а он – еще нет.

– Надеюсь…

Гермий вновь принялся бродить по болоту. Отчаяние загнанного зверя покинуло Лукавого: в движениях его сквозила сосредоточенность. Похоже, на ходу ему лучше думалось. Персей сел под ветлой, привалился спиной к корявому стволу – и замер. Со стороны могло показаться, что он даже дышать перестал. Лишь глаза Убийцы Горгоны следили за беспокойным братом. Время сыпалось песком сквозь пальцы, текло рекой из прошлого в будущее. Должно быть, Крон-Временщик, дед всей троицы – смертного, бога и идущего в боги – веселился сейчас в глубинах Тартара, где веселью нет места.

Наконец Гермий остановился.

– Пока он там, – решительно заявил бог, – я туда не спущусь!

Он поднял свой жезл-керикион. Змеи на жезле ожили, вскинули точеные головки. Над Лерной поплыл шипящий зов – стая волн лизнула гальку берега. Медленно, с заметным усилием Гермий повел жезлом по кругу. Вне сомнений, бог боролся с могучим противодействием. Наконец он замкнул круг, с облегчением выдохнул – совсем как носильщик, дотащивший груз до порога дома – и ударил керикионом о кочку, на которой стоял.

По болоту прошла рябь – озноб по коже.

Трясина вскипела и поползла к Гермию – бог стягивал поверхность болота на себя. Нет, не трясина – сотни, тысячи змей спешили к повелителю. Ужи и гадюки, полозы, медянки и эйренисы – плавно обтекая Лукавого, они стремились ко входу в Аид. Лерну покрыл шевелящийся ковер. Перед ступенями начала вздыматься живая стена. Уподобясь стеблям тростника в многослойной циновке, змеи сплетались меж собой; нижние подпирали верхних, не давая им обрушиться. Темный перламутр чешуи ярче радуги переливался в лучах изумленного восхода.

Гермий снова взмахнул керикионом.

Змеиные тела охватила дрожь. Моргнули глаза, скрытые в чешуйках – черные, карие, зеленые, серые с желтыми искрами. Возникли новые кольца. Мелькнули жала, раздвоенные на конце. Сонм тварей превратился в картину. Коридоры, извивающиеся во тьме, могли посрамить гадюку. Они меняли направление, лгали каждым поворотом, но кудрявый юноша смеялся над их жалкими потугами. Дионис возвращался в мир живых, и царство мертвых было бессильно остановить его.

Там, где он шел, вспыхивал свет. Там, где он шел, стены зарастали плющом. Пятипалые листья дрожали, словно ладони Реи, Матери Богов, творившей новую реальность – правду крови и хмеля – вокруг своего убийцы, ставшего любимцем[115]. И свирель звучала там, где шел он – мальчик, юноша, мужчина. Косматый, Освободитель, Дваждырожденный, Благосоветчик, Плясун, Бурный, Владыка[116]– единый во множестве ипостасей, равный по силе любому из Олимпийцев.

А за ним брела тень.

Женщина.

Было странно видеть ее – одинокую, хрупкую. Эвоэ, Вакх! – Дионису обычно сопутствовала целая свита менад. Буйные, неистовые, купающиеся в бесчинствах, как в воде – весь облик вакханок служил вызовом этой тихоне, что плелась нога за ногу по коридорам Аида. Пожалуй, женщина была хороша собой – при жизни, особенно в молодости – но увяла до срока. Лишена памяти и воли, она двигалась с бессмысленной покорностью овцы.

– Оглянись! – бормотал Гермий.

Женщина не слышала. Да и обращался бог не к ней, а к Дионису.

– Оглянись! Она отстала! Она потеряла дорогу…

Дионис смеялся.

– Ну оглянись же! Ее нет, ты зря радуешься…

Хохот был ему ответом.

– Нет, – сдался Гермий. – Не оглянется. Проклятье!

– В чем дело? – спросил Персей.

– Он выведет ее наружу. Я думал, ему хватит собственного воскресения. Он выведет ее, и это чистая победа над Аидом! Без разрешения, самовольно забрать тень в мир живых…

– В мир живых? – змеиное кубло вздрогнуло. Дионис повернул к Лукавому сияющее лицо. – Этого мало, хитроумный брат мой! Она поселится на Олимпе! Отец подарит ей дворец! И пусть только кто-нибудь из вас, моих милых родичей, рискнет возразить…

Лицо юноши-Вакха превратилось в грозный лик Косматого:

– Отец даст согласие! Иначе я сведу с ума всю Семью…

И Дионис продолжил путь.

– Кто это? – Персей указал на тень.

– Семела, – после долгого молчания сказал Гермий. – Его мать.

Змеи осыпались вниз, к ногам Лукавого. Часть расползлась прочь, часть поглотила трясина. Давно сгнили маки, рожденные асфоделями. В лучах рассвета красная медь ступеней горела костром. «Моя мать , – вспомнил Персей слова Косматого. – Дура! Твоя мать тоже дура? Мне кажется, отцу нравятся такие… » Он закрыл глаза. Не помогло. Под веками жгло. И все чудилось: хрупкая фигурка бредет за сыном, вернувшимся спустя многие годы. Сыном, что уводит мать из-под земли на Олимп.

– Ну и ладно, – буркнул Гермий. – Ну и выведет. Память к ней, конечно, вернется, но не вся. Опять же, имя придется менять. Дырявая башка, чужое имя – да пусть живет, не жалко!..

– Замолчи, – попросил Персей.

Взявшись за рукоять меча, он шагнул к лестнице.

– Остынь, – ухмыльнулся Гермий. – Он тут не появится. Он идет в гиперейский храм Артемиды. Там тоже есть выход. Я что, дядиных коридоров не знаю?