Он подхватил с земли мех и взял внука за руку, чего раньше никогда не делал. «Надо по дороге еще раз…» – подумал мальчик. И понял: бесполезно. Хоть по дороге, хоть тысячу раз. Проще снести лбом тиринфскую цитадель, творение циклопов. Дед примирился с Косматым. Что ж, Косматый сейчас убивал деда, как всегда убивал друзей – ласково, не торопясь, к обоюдному удовольствию.

Оставалось одно-единственное средство.

Крайнее.

– Бабушку мою не видела?

Рабыня, бездельничавшая у входа в гинекей, дернулась, как от пинка. Разбудил он ее, что ли?

– Бабушка? Госпожа Андромеда… Она ушла.

– Куда?

– Я не знаю. Она не сказала.

Куда могла отправиться бабушка на ночь глядя? Если деда мальчик нашел с относительной легкостью, то где искать бабушку – даже не представлял. Рабыня говорила правду: кто она такая, чтобы Андромеда сообщала ей, куда идет?

– А кто знает?

– Кого там Керы принесли? – донесся из недр гинекея сварливый старческий голос. Выбираться наружу карга не собиралась.

– Это Амфитрион! – крикнула рабыня. – Госпожу спрашивает!

– Не ори, я не глухая. К морю госпожа пошла. Она теперь часто к морю ходит. Только-только вышла. Ты беги, малыш. Ноги молодые, догонишь…

– Спасибо!

К морю дорога одна. Если бабушка только что вышла – он ее обязательно догонит!

– К-куда?! – гаркнул в спину караульщик.

– Надо!

И Амфитрион вихрем пронесся через ворота.

Вечерело. Меж холмами копились смутные тени. Отбежав на полсотни шагов, мальчик остановился перевести дух. Поглядел на дорогу: вроде, никого. Зрение в сумерках подводит? На всякий случай он протер глаза; сощурился, глянул из-под ладони, хотя солнца, способного ослепить, не было и в помине.

Дорога пустовала.

Наврала карга! Или напутала. Бабушка ушла давным-давно, а для старой дуры все, что не год назад – «только что». Хорошо еще, если бабушка и впрямь к морю направилась. Иначе ищи ее… По уму, следовало обождать до утра. Или хотя бы задуматься: с чего бы Андромеде – одной, без подобающей свиты – тащиться на берег… Нашлась причина? Значит, вряд ли бабушка, взыскующая одиночества, будет рада свидетелю – хоть внуку, хоть кому. Но деятельная натура Амфитриона требовала: немедленно! Сейчас же! Знал мальчик за собой такое: спать не будет, изведется весь, пока не проверит все возможные способы на излом.

«Не на крыльях же бабушка улетела?» – думал он, быстрым шагом двигаясь в сторону Навплии. Задрав голову к небу – словно надеялся высмотреть там летящую Андромеду – он и впрямь углядел в вышине крылатую тень. «Орел? Точно, орел. Небось, Зевс за бабушкой прислал!»

Засмеявшись, мальчик прибавил шагу.

Андромеду он увидел издалека. Закатный Гелиос прорвался сквозь клочковатую оборону туч, осветив женщину – та застыла на берегу, у кромки прибоя. Длинная тень на песке, мерный шелест волн; безмолвная статуя у воды.

Закат.

Закат жизни.

Амфитрион задохнулся. Печаль была светлой, как осенний лес. Мальчик замер, боясь нарушить хрупкое молчание. Но время шло, закат мерк, подергиваясь пеплом и золой; и он решился.

– Радуйся, бабушка.

– Радуйся и ты, – Андромеда не изменила позы. – Что ты здесь делаешь?

– Я хотел поговорить с тобой.

– О чем?

– О дедушке. Ты же видишь, что с ним творится!

– Вижу.

Женщина обернулась. Ее лицо, подумал мальчик. Что с ее лицом? Взгляд бабушки вызывал оторопь – казалось, Амфитрион был водой в роднике, и Андромеда смотрела сквозь внука, видя позади мальчика кого-то другого. Настоящего. Завтрашнего. Статую на пьедестале – камень грядущих побед и поражений. Очень хотелось оглянуться. Колоссальным усилием мальчик удержал себя от невольного движения.

– Сильный? – Андромеда улыбнулась уголками губ.

И сама себе ответила:

– Сильный, да. Это хорошо.

– Я-то сильный. А дедушка – слабый!

Слова резали хуже острых ножей. Но другого выхода не осталось, что бы там ни значило его имя.

– Ошибаешься.

– Он – пьяница. Его с троноса скинут, а он и не заметит!

– Руки коротки. Тронос твоего деда вровень с Олимпом.

– Бабушка!

– Даже богам не отнять у Персея его имени и места.

– Ага, не отнять! Он как с Дионисом помирился – словно подменили…

– Помирился? Когда?

В голосе Андромеды впервые прозвучал намек на интерес.

– Два года назад! Или нет… три…

– А пьет он с каких пор?

– Вот с тех пор…

– Два года пьет? Три?

– Нет… – смутился Амфитрион.

Что-то было не так. Он все помнил, а вслух сказал – и сразу ясно: неправильно.

– Он с лета пьет. Точно, с лета. Мы из Аргоса вернулись…

– А с Дионисом он когда помирился?

– Выходит, раньше… Давно еще…

В памяти ворочались смутные обрывки, враждуя друг с другом не хуже Пройта с Акрисием. Мириться и складываться в единую картину враги отказывались наотрез.

– Скоро ты будешь помнить то же, что и все, – вздохнула Андромеда. – Это хорошо. Иначе ты сойдешь с ума.

– При чем тут я? Я в своем уме! Надо дедушку спасать!

– Не надо.

– Бабушка!

– Оставь меня. Скоро все закончится, и ты поймешь, что я была права.

– Что закончится? Что?!

– Все.

Она обвела рукой морскую даль.

– Все, – повторила Андромеда. – Уже скоро.

– Когда?

– Десять-пятнадцать лет. Не больше. Я чувствую…

Амфитрион побрел прочь. Ночь валилась с небес темным плащом. Заботилась, кутала с головы до ног в зябкую, безвидную сырость. Озноб пронзал тело до самых костей. Дедушку все бросили. Даже бабушка. Ее бы он точно послушал! А она…

Она смотрела вслед внуку. Рядом с женщиной из подступающего мрака соткался крылатый конь бело-золотистой масти – и на берегу стало чуточку светлей. Сложив крылья, конь оскалил зубы – острые, не лошадиные – но тут же, словно устыдившись, ласково ткнулся мордой в плечо Андромеды. Та положила руку на холку Пегаса[103].

– Ревнуешь? – спросила женщина. – Зря.

Крылатый конь фыркнул.

– Сюда! Ко мне!