В пещере обнаружились изъеденные временем остатки ворот. Одна створка лежала на полу, другая цеплялась за проржавевший шарнир и привалилась к стене, словно раненный стражник. За воротами в темноту уходил тоннель, и Ноланд вошел внутрь.

Изредка с потолка пробивались тонкие, как бритва, лучи солнца, мгла не позволяла двигаться быстро. Ноланд зажег керосиновую лампу. Теплый свет пламени заплясал на полу и стенах. Довольно просторно даже для конного отряда. Потолок уходил ввысь и там сужался, видимо, туннель проложили в природной трещине. В рукотворности прохода сомневаться не приходилось – древние строители соблюдали квадратное сечение тоннеля, под ногами виднелись присыпанные песком и пылью мраморные плиты, на стенах попадались кронштейны для факелов. По мере продвижения все сильнее давил холод каменных стен. Ноланд потерял счет времени, рука устала держать лампу на весу.

Наконец впереди посветлело, повеяло теплом солнечного дня. Каменный пол сменился песком, Ноланд вышел в просторный грот, а дальше открывалась долина. Он видел подобное только на холстах с историческими сюжетами… Но теперь сам стал частью картины: юноша в костюме баргенского горожанина, с рюкзаком и в пробковом шлеме, застыл перед осколком прошлой эпохи – в долине, окруженной со всех сторон скалами, стоят древние каменные дома и постройки, солнце играет на песочного цвета камне, колоннах и куполообразных крышах. Ноланд окинул строения взглядом историка. В архитектуре преобладает кладка из желтоватого кирпича-сырца, особые здания облицованы глазурованным кирпичом голубого цвета… Излюбленные элементы традиционной архитектуры Кха, которые они сохранили еще со времен Второй эпохи. Не для человека строился тайный город, хоть и руками людских строителей. Скорее всего, город возвели в середине Четвертой эпохи… Сейчас все окна были пусты, на земле ветер играл лишенным следов песком, словно рассыпанным из разбитых песочных часов.

Ноланд шел вперед мимо древних построек и одичавших декоративных деревьев. Он оказался в центре долины раньше, чем ожидал. Теодор Бремер назвал это место сокрытой долиной, но до масштабов настоящей долины ей было далеко: в окруженном отвесными горами пространстве помещался жилой комплекс и десяток крупных сооружений. Пожалуй, укромное местечко для властителей Кха, практикующих темные искусства. От этих мыслей как будто тень легла на залитые солнцем каменные постройки.

Теодор Бремер должен быть где-то поблизости. Именно здесь он провел последний год или два. Долгие годы поисков заставляли ученого скитаться по всему Сандаруму, пока Вереск не перевел дневник хранителя Тидира, указавший путь к сокровенной долине – финальному этапу экспедиции. В письме отец упоминал, что вместе они смогут войти в мастерскую Тидира, хотя в голове Ноланда не укладывалось, почему Вечный хранитель Пути трудился в долине Кха, а не в своей башне на острове.

Внимание Ноланда привлекло одноэтажное жилище. Крупные бежевые кирпичи и каменные плиты делали дом похожим на гробницу, но вместе с тем производили впечатление монолитности, вызывали ассоциации с вечностью. Действительно, дом простоял уже тысячу лет. И, судя по задрапированным окнам и истоптанному вокруг песку, снова используется! Дверь представляла собой проем между двумя каменными блоками и была занавешена походным одеялом.

Ноланд отодвинул завесу, звякнувшую колокольчиком, и вошел в каменное жилище, на удивление хорошо освещенное через отверстия для солнца и системой зеркальных светильников. Внутри был короткий изогнутый коридор и несколько комнат. На вешалке, столь неожиданной в архаичном доме, висел плащ, несколько пиджаков и плетеная шляпа, явно купленная в Самородке. Краем глаза Ноланд увидел чугунную и медную кухонную утварь в одной из комнат, керосиновый примус. Чистое и приятное жилище сочетало дух древнего мира и современности. Ноланд уловил знакомый запах: бодрые ноты гвоздики, бергамота, мускуса и что-то более сладкое, напоминающее цветущий луг летним полднем. "Добротный баргенский парфюм, – говорил отец, – хотя луарские снобы считают его банальным"… Ноланд услышал топот, занавеска одной из комнат отдернулась, и показался громадный мужчина с выставленным вперед ружьем. Повисло секундное замешательство. Рассмотрев, кто перед ним, житель дома захохотал, бросил ружье вглубь комнаты и обнял Ноланда.

– Ты так возмужал, что не грех застрелить по ошибке! – воскликнул Теодор Бремер.

Постарел ли он? Пожалуй, нет. Теодору Бремеру было за пятьдесят. В детстве Ноланду отец казался громадным, но позже выяснилось, что Теодор такой и есть: выше всех на голову, широкий и крепкий, с мясистыми пальцами и крупными зубами. Несколько нескладная фигура и своеобразные черты лица парадоксальным образом вызывали сходство с большим ребенком. Короткие волосы выгорели под солнцем до цыплячьего цвета, лицо обветрено и вместо загара покрасневшее. Голубые глаза – признак чистокровного баргенца – выцвели и моргали от постоянной работы с текстами и кропотливой реставрации археологических находок. Отец принадлежал к редкой породе людей, сочетающих грубую внешность и острый ум.

Теодор Бремер проводил Ноланда в комнатку, где работал. Стол покрывали тетради и книги, листы с археологической съемкой, чертежи местности и зарисовки. Валялась сломанная фотокамера. В открытом сундуке виднелись проложенные соломой находки с бумажными ярлычками – будущие экспонаты. Пробормотав, что для гостей здесь удобств нет, Теодор захлопнул крышку сундука и предложил садиться. Сам он вытащил из-за стола единственный в комнате стул и расположился рядом с Ноландом.

Встреча получилась неожиданно теплой. Казалось, чем старше становился Ноланд, тем крепче становилась дружба с отцом, вырастая из лишь семейных отношений во взаимную поддержку и профессиональное сотрудничество. Теперь не только отец учил сына, но происходил полноценный обмен опытом, знаниями, впечатлениями. Они были на одной стороне и вместе смотрели вперед. Ноланд ощутил, как давняя брешь в душе заполнилась недостающим кирпичиком и пропал эмоциональный сквозняк, смутно беспокоивший на протяжении многих лет.

Разговор затянулся. Они обменялись новостями, Ноланд рассказал о приключениях и сложившейся ситуации. Теодор старался не перебивать, но все равно задавал уйму вопросов, и сам увлеченно рассказывал о проделанной работе. Темы перетекали одна в другую, оба устали и охрипли, переместились на кухню, где у Теодора оказался огромный запас тоника, галет и сухофруктов. Казалось, ни в чем ином он и не нуждается, особенно когда углубляется в работу и забывает о бренном мире. Однако на кухне все-таки стояли чугунная печь и примус, ученый иногда готовил полноценную человеческую пищу, чтобы поддерживать громадное тело.

Косые лучи солнца, проникающие через окно, освещали