Он встал с кровати, прошел через общую ванную комнату (которую взрослые почему-то называли «ванной Джека и Джилл»[47]) и толкнул дверь в соседнюю спальню. Он приблизился к постели и уже собирался попросить разрешения у мамы залезть к ней под одеяло, когда понял, что кровать была пуста. Мамы не было.

Может быть, она спустилась вниз – как бабушка? Иногда она ходила по ночам на кухню, чтобы подогреть молоко. Пару раз Оливер даже спускался следом. Бабушка усаживала его рядом, и они разговаривали обо всем на свете: о школе, о комиксах, о детских проделках мамы и тети Марисоль. О домике на дереве, который был когда-то на заднем дворе дедушкиного дома, о том, куда планировали поехать бабушка и Пауло. О том, почему его родной дедушка и бабушка больше не были мужем и женой.

– Иногда люди перестают любить друг друга – и тогда им лучше жить порознь, – объясняла бабушка. – Такое случается. Поначалу это трудно, но через некоторое время привыкаешь.

Это было похоже на вранье, к которому так любят прибегать взрослые. Зандер говорил, что это отстойно – даже с двумя днями рождения и двумя сочельниками. Но, когда бабушка и дедушка развелись, мама Оливера была почти взрослой. А еще Пауло был куда приятнее его родного деда.

Он понимал, что мама и папа расстаются. И понимал, что это каким-то образом связано с Женевой и тем, что она не пришла отвезти их в школу.

Он прошел через ванную обратно в свою комнату и достал айпад.

Снизу послышались какие-то звуки. Оливер снова оставил брата храпеть в одиночестве и крадучись отправился к лестнице. Он подумал, что стоит все же показать маме видео с Женевой, которое он записал, когда она уходила. У него было сохранено так много видео: Женевы, соседской собаки, голой задницы Стивена, его собственной задницы. Мамы, возящейся на кухне. Папы, уставившегося в компьютер – он днями просиживал в кабинете за этим занятием. Он даже успел запечатлеть разошедшиеся на заднице отцовские штаны, когда папа наклонился, увлеченный починкой забора.

– А ну удали это, маленький засранец, – кипятился отец. – Избавься от этой записи немедленно!

Но Оливер так хохотал, что в конце концов папа тоже рассмеялся.

Мама обычно заслонялась от камеры рукой.

– Я ужасно выгляжу! Оливер, прекрати! Это вообще не мой ракурс.

У него скопилась просто уйма замедленных, пущенных задом наперед видео со Стивеном, спрыгивающим с кровати, с дивана, с крыльца (где он навернулся и разревелся). Оливера страшно веселило то, как быстро менялось на записи лицо Стивена: вот он радостно скачет по крыльцу – а вот уже воет в камеру от боли и обиды.

Оливер прокрался вниз по лестнице мимо развешанных по стене фотографий. Там были и маленькие мама и тетя, и сам Оливер, и Стивен, и их кузены, и снимки бабушки и Пауло из путешествий, и их общее фото из совместной поездки в «Диснейленд». Ему нравилось рассматривать их, многие из запечатленных моментов он не застал. Но фотографии были надежнее памяти. Иногда ему казалось, что он видел все своими глазами – ведь он столько раз всматривался в эти картинки, столько раз слышал прилагающиеся к ним истории. На одном снимке мама держала на руках щенка – который потом вырос в любимца семьи Чуи. Бабушка утверждала, что маме тогда было десять лет. Это казалось Оливеру невозможным. Разве могла мама быть ребенком? Таким, как он?

Добравшись до нижней ступеньки, он увидел, что на кухне горит свет. Оливер думал, что найдет там маму, что она сидит за столом, уставившись в телефон – или в пространство. Иногда она так делала – выражение ее лица в такие моменты становилось совершенно непроницаемым. Но на кухне он обнаружил бабушку. Она стояла у плиты. В розовом халате, который обычно накидывала, спускаясь вниз по ночам. Даже у двери он почувствовал запах теплого молока. Она добавляла в него мед и какие-то специи – самые неожиданные. Например, перец и пряности со слишком сложными названиями. Она называла этот напиток «золотым молоком»[48]. На самом деле Оливер его обожал – возможно, больше всего на свете. Он уселся за стол. Бабушка никогда не ругалась на него за то, что он бродил по ночам.

– Мама не в кровати, – сообщил он, придвигая свой стул поближе к столу. На кухне висело еще больше фотографий – ими были облеплены все стены, все свободные поверхности. Большинство фотографий в доме Оливера обитало на экранах телевизоров, компьютеров, айпадов, телефонов. Рамки удостоился один-единственный снимок – с родительской свадьбы. Мама на нем выглядела как принцесса, а папа был намного худее.

Бабушка повернулась. Она всегда смотрела на него и Стивена, на Лили и Джаспера с улыбкой. Вокруг ее глаз собрались морщинки. Она казалась чем-то обеспокоенной.

– Я слышала, как она уходила, – кивнула бабушка. – Потому и проснулась.

– Куда она пошла?

– По молодости она иногда бегала по ночам. Если переживала или была чем-то расстроена. Просто вставала с постели и отправлялась на пробежку.

– И ты ее отпустила? – Оливер попытался представить, каково это – в одиночку уйти из дома, никого не предупредив. Это казалось неправильным: мама всегда была дома. А если куда и выходила, то только с ними. Или с папой. То, что папа часто гулял один и даже мог пропасть на несколько дней, как сейчас, Оливера не смущало. Но мама? На маму он смотрел по-другому.

– Присмотри за мамой, – попросил его папа по телефону. Только вот как ему за ней присматривать? Оливер не стал уточнять – это была одна из тех вещей, не знать которые было стыдно. Что-то вроде «Кодекса братана».

Бабушка пожала плечами и снова принялась помешивать кипящее в кастрюле молоко деревянной ложкой.

– Твоя мама – взрослая женщина. А я твердо верю, что нельзя навязывать людям свои правила. Вне зависимости от того, правильно они поступают или нет.

Он выглянул в окно – но увидел только беспросветную темноту.

– Это не опасно?

– Селена – твоя мама – умная и сильная. И способна позаботиться о себе не хуже остальных. В твоем возрасте она одна гуляла на заднем дворе – и не спрашивала разрешения.

– Я никогда не выходил на улицу один.

Бабушка оглянулась на него через плечо и улыбнулась.

– Сейчас другие времена. Другие родители. Возможно, поумнее нас.

Она поставила на стол две кружки и села напротив Оливера.

– Не спеши – обожжешься.

– Мама с папой разводятся?

Бабушка потянулась к нему, потрепала по волосам. От ее мягкой кожи всегда пахло цветами. Он был уверен, что она примется врать. Что она скажет: «Конечно, нет!» Или: «Не говори таких вещей».

– Послушай, – вздохнула она вместо этого. – Сейчас происходит то, с чем надо разбираться взрослым. Но мы вместе, и мы со всем справимся.