Роберт и Вилл оба бросились к дверям, навстречу входящим леди Дейл и стражникам. Их плащи намокли от дождя и блестели, будто покрытые ледяной коркой, щеки горели, волосы прилипли к коже. Вилл кинулся к матери, но Роберт его опередил, одним движением помог ей сбросить плащ и заключил в объятия.

– В тебе вся моя жизнь, – негромко сказал он.

Леди Дейл погладила мужа по руке, успокаивая. Но при виде Вилла ее глаза расширились. Половину крови с его лица смыло дождем, но осталась рана, щеки ввалились, глаза запали. Освободившись из рук Роберта, она бросилась к сыну. Вилл крепко обнял мать и, весь дрожа, прижался к ее щеке, холодной, как лед.

– Прости меня, – шепнул он ей на ухо. Он снова и снова повторял это, пока, наконец, она не провела рукой по его волосам.

– Все хорошо, – ласково повторяла она. – Ты в безопасности. Я в безопасности. Ты здесь. И я здесь.

Так она, бывало, приговаривала, когда ему снились кошмарные сны.

– Кэтрин, – подошел к ним Роберт, – пойдем, тебе нужно согреться.

Вилл не хотел отпускать мать, но она выскользнула из его рук.

– Утром, – обратился отец к нему, – ты должен все мне рассказать.

Вилл кивнул.

– Идем же, – настойчиво повторил Роберт.

– Со мной все хорошо, – улыбнулась она, опершись на руку мужа. Но по ее виду было понятно, что это не так. Вилл проводил родителей глазами, а внутри у него все сжималось от страха за мать. Оставшись в холле в окружении дворцовой стражи, он чувствовал себя одиноким и неприкаянным. Что-то было не так. Очень многое было не так, и он не знал, что делать, поэтому стоял очень тихо и ждал. Ждали и остальные, как будто чувствовали то же, что и он.

Спустя некоторое время вернулся Роберт.

Вилл никогда раньше не видел его таким. Негодование, досаду на отцовском лице он наблюдал и раньше, но совершенно неожиданным, неуместным на лице Роберта был страх.

– Отец, – начал Вилл, но Роберт, заговорив, обратился не к сыну. Он будто не замечал, не хотел замечать его присутствия.

– Отведите его к нему в комнату, – сказал он – И проследите, чтобы он оставался там.

С этим он развернулся и вышел.

* * *

Комната Вилла запиралась не только изнутри, но и снаружи. Услышав, как скрежещет тяжелый засов, он сорвал с себя мокрый плащ и упал на стоявшее ближе всего кресло, проклиная бурю, Филипа и самого себя.

Это он во всем виноват. Он заварил эту кашу. Раздразнил и обозлил двоюродного брата, оставил записку и отправился навстречу тучам, а его мама… она просто простудилась, твердил он себе. Замерзла, попав под дождь. Она поправится, все будет хорошо. Она поправится, и Роберт успокоится. А утром дверь отопрут, и Вилл спустится к завтраку, и все они будут сидеть как ни в чем не бывало – он напротив отца, а мама между ними, как соединяющий их мостик.

Вилл закрыл глаза и, глубоко уйдя в кресло, стал во всех подробностях представлять эту сцену. Он слышал, как родители говорят о весеннем празднике, обсуждают еду и планы на будущий год – как они тихо перекидываются ничего не значащими словами, только чтобы не висела тягостная тишина.

* * *

Никто не пришел отпереть Виллу дверь.

К утру гроза прошла, но тучи над Большим Домом не развеялись.

Леди Дейл занемогла.

Вилл почувствовал это еще до того, как узнал новости, подслушав приглушенные разговоры охраны у него за дверью. Говорили, что у нее жар и что Роберт велел ей оставаться в постели. Вилла оставили под замком. Наказание миновало его только потому, что лорд Дейл каждую свободную минуту проводил с супругой.

– Ка сильно она больна? – крикнул Вилл, но стражники за дверью тут же замолчали. Он повторил вопрос, но ответа не было. Стражники, однако, не ушли. Вилл слышал, как они дышат и переминаются. Выглянув в окно, внизу он тоже обнаружил белые плащи. Его держали под арестом.

Вилл, как и отец накануне, принялся мерить шагами комнату. Пересек ее не меньше десяти раз, но это не помогло, и тогда он потянулся за медальоном.

Цепи не было.

Он весь сжался и, зажмурившись, стал вспоминать. Серебристый блик, мелькнувший и пропавший среди деревянной щепы и погнутого металла. Берег озера. Взгляд Вилла метнулся к окну, к склону, по которому сбегал вниз город. Совсем недалеко, но, учитывая зарешеченную дверь и оцепленный охраной двор… поросший травой перешеек между двумя озерами с тем же успехом мог находиться в другом мире. Вокруг нервозно зашевелился воздух, и Вилл прижал к груди сжатый кулак, будто это могло вернуть успокаивающие чары.

Уловка не сработала.

Тот день, первый, был сущей пыткой. Время ползло томительно медленно, так же медленно тащилось по небу солнце, вконец измотав Вилла. Воздух вокруг него тихо гудел, что бы он ни делал – ходил из угла в угол, пытался читать, пытался спать, пытался найти хоть какое-то занятие, только бы не думать о стенах в комнате и о множестве других стен, отделяющих его от мамы.

С ней все обязательно обойдется.

Кэтрин Дейл всегда была сильной, а сейчас немного простыла, вот и все. Она соткана из волшебства. Все будет хорошо. Роберт просто делает из мухи слона, чтобы наказать его.

Глядя, как солнце клонится к закату, Вилл снова и снова представлял себе, как это будет – он немного менял интонацию отца или голос матери, но во всех случаях она сидела, совсем здоровая, на краю кровати и выговаривала мужу за то, что он так глупо испугался. В некоторых вариантах она даже смеялась.

Пару раз Вилл готов был поклясться, что слышит ее смех наяву, но потом понял, что это всего-навсего шум неугомонного ветра.

В ту ночь Виллу снился воздух, залитый кровью. Вокруг непрерывно свистел и хохотал ветер, этот смех становился все громче, закручивался вихрем, окутывая Вилла, потом хохот превратился в крик – и он проснулся.

* * *

На второй день он лежал на полу с закрытыми глазами и пытался представлять себе поля, колышущиеся травы, вспоминал уроки Николаса – а тем временем в комнате беспокойный ветер трепал страницы книг и шевелил простыни на кровати.

* * *

Ночи были настоящим кошмаром, дни и того хуже.

* * *

Вилл проснулся и вздрогнул, а когда сел в кровати, изо рта вырвалось облачко.

В комнате стоял ужасный холод, но окна приходилось держать открытыми. Вилл слишком хорошо помнил, во что превратился гроб. Он не мог подвергать такому риску Большой Дом. Беспокойство ветра все росло.

Шел четвертый день его заточения. Четыре дня безвылазного пребывания в комнате – без медальона, без единой вести о состоянии матери, без посетителей (не считая стражника, приносившего поесть) – тянулись в мертвенной тишине. Четыре дня ожидания. Три ночи кошмаров.