— У меня тоже самое! Чуть начинаю волноваться, сразу уши краснеют!

Они проехали Булонский лес и двинулись по направлению к Дефанс. Припарковались перед «Икеей», вооружились бумажным сантиметром, блокнотом, карандашом и ринулись в лабиринт магазина. Жозефина записывала, Ифигения чертыхалась. Жозефина заполняла блокнот, Ифигения растерянно вопила:

— Это уж слишком, мадам Кортес! Хватит!

— Почему вы не хотите называть меня Жозефиной, я же называю вас Ифигенией!

— Нет уж, для меня вы мадам Кортес. Нечего путать божий дар с яичницей.

В «Брикораме» они выбрали канареечно-желтую краску для детской, малиновую для общей комнаты, ярко-синюю для кухоньки. Жозефина заметила, как Ифигения косится на паркет, приоткрыв рот от восхищения. Она заказала паркет. Душевую кабину. Плитку.

— Но кто всем этим будет заниматься?

— Найдем плиточника и сантехника.

Жозефина заказала доставку, дала адрес. Они вышли и, отдуваясь, сели в машину.

— Вы совсем куку, мадам Кортес! Так вот, я вам так квартиру вылижу, что с пола можно будет есть!

Жозефина улыбнулась и лихо перестроилась в другой ряд, придержав руль одним пальцем.

— И к тому же отлично водите.

— Спасибо, Ифигения. С вами я прямо вырастаю в собственных глазах. Надо нам почаще видеться.

— Ой, что вы, мадам Кортес! У вас и без меня дел хватает…

Она уронила голову на подголовник и, счастливо улыбаясь, прошептала:

— Первый раз в жизни кто-то добр ко мне. Я имею в виду — просто так добр, без задних мыслей. Потому что бывали такие, что мне помогали, но потом всегда оказывалось, что им от меня что-то надо… А вот вы…

Она звучно фыркнула, выражая свое изумление. Ее лицо в обрамлении платка казалось ликом юной мадонны, наспех накрасившейся у кухонной раковины. От нее пахло марсельским мылом: не успела как следует смыть под холодным душем во дворе. Тонкий длинный нос, черные глаза, бледное лицо, ослепительные зубы и глубокая морщинка между бровями, доказывавшая (впрочем, Жозефина в этом и не сомневалась), что Ифигения — девушка с характером. Грузноватая фигура, бюст итальянской матроны, лицо по-детски серьезное: из месяца в месяц бьется, чтобы свести концы с концами, и счастлива, дотянув до следующей зарплаты.

— Хуже всех был мой муж… То есть это я его называю мужем, мы не расписаны. Бил почем зря все, что его не слушалось. В первую очередь меня. Выбил мне два зуба. Еле-еле на новые заработала. Он взрывался по любому поводу. Однажды врезал полицейскому, когда тот его остановил проверить документы. Дали шесть лет тюрьмы строгого режима. Я была беременна Лео. Честно говоря, обрадовалась, что его засадили. Он скоро должен выйти, но искать меня здесь ему в голову не придет. Боится богатых районов. Говорит, там фараоны кишмя кишат…

— Дети его не вспоминают?

Она снова выразительно фыркнула, на сей раз с презрением.

— Они его не знали, да оно и к лучшему. Когда они спрашивают, где папа и чем занимается, я говорю, что он путешественник, исследует Южный полюс, Северный полюс, Анды с Кордильерами, придумываю всякие истории про орлов, пингвинов и белых медведей. Если он когда-нибудь, не приведи господи, объявится, пусть приходит в шлеме и при бороде!

Пошел дождь, Жозефина включила дворники, провела рукой по стеклу.

— Знаете, мадам Кортес, я хочу сказать вам спасибо. Настоящее спасибо, от всего сердца. Меня так тронуло то, что вы для меня сделали… Просто до слез.

Она поправила выбившуюся из-под платка прядь.

— Не говорите соседям по дому, что это вы за все заплатили, ладно?

— Не скажу, но в любом случае вам незачем перед ними оправдываться!

— Просто помяните к слову на следующем собрании жильцов, что я выиграла в лотерею. Это их не удивит. В лотерею всегда выигрывают бедные, богатые не имеют на это права!

Они проезжали супермаркет «Интермарше», куда Жозефина ходила за покупками, когда жила в Курбевуа. Ифигения спросила, нельзя ли тут остановиться: ей нужен «Туалетный утенок» и новая швабра. В результате они подошли к кассе с полными тележками. Кассирша спросила, есть ли у них дисконтная карта. Жозефина достала карту, а заодно и оплатила покупки Ифигении. Та густо покраснела:

— Ах, нет! Хватит, мадам Кортес! Мы поссоримся!

— Так у меня будет больше баллов!

— Держу пари, вы ни разу не использовали ваши баллы!

— Ни разу, — призналась Жозефина.

— В следующий раз я пойду с вами, и вы их потратите! Сэкономите.

— Ага! — лукаво сказала Жозефина. — Значит, будет следующий раз! Не так уж вы и рассердились!

— Рассердилась! Но я отходчивая…

Под проливным дождем они добежали до машины, стараясь по пути не растерять покупки.

Жозефина высадила Ифигению перед домом и поехала ставить машину в подземный гараж, моля небеса оградить ее от неприятных встреч. С тех пор, как на нее напали, она боялась парковок.

Жинетт варила утренний кофе, когда в дверь постучали. Она заколебалась: прервать процесс и бежать открывать? Постояв секунду с туркой в руке, она решила, что процесс важнее таинственного гостя. Если кофе будет испорчен, у Рене на весь день испортится настроение. Из него слова не вытянешь, пока он не выпьет две чашки и не сжует три бутерброда из свежайшего хлеба, который сын булочника клал им на порог по дороге в школу. Жинетт за это давала ему монетку.

— А ты знаешь, — бранился Рене, — сколько стоил батон, когда мы здесь поселились, в семидесятом году? Один франк. А сейчас евро десять! Да еще комиссионные пацану… Мы едим самый дорогой хлеб в мире!

В те дни, когда мальчик не ходил в школу, она надевала пальто прямо на ночную рубашку и спускалась в булочную, выстаивала очередь. Ведь Рене — ее мужчина. Ее любимый и желанный мужчина. Они встретились, когда ей было двадцать. Она была на подпевке у Патрисии Карли[77], он монтировал декорации. Плечистый и стройный, лысый, как бильярдный шар, он был немногословен, но глаза его рассказывали илиады и одиссеи. Всегда готов и подраться, и посмеяться, безмятежен, как все люди, с рождения знающие, чего хотят и кем станут; в один прекрасный вечер он ухватил ее за талию и с тех пор не отпускал. Тридцать лет совместной жизни — но она и теперь трепетала в его объятиях. Рене, счастье ее ненаглядное! Лежа он умел дарить наслаждение, а стоя вызывал невольное уважение. Нежный и предупредительный, суровый и немногословный — именно такой, как ей нравилось. Больше тридцати лет они жили в квартирке над складом, которую им щедро предоставил Марсель в тот самый день, когда нанял Рене на работу в качестве «ну мы потом посмотрим, как будет называться ваша должность…». Сказано — сделано: они больше не обсуждали этот вопрос, но Марсель регулярно поднимал зарплату в зависимости от роста квартплаты, налогов и цен на свежий хлеб. Так и детей вырастили: Джонни, Эдди и Сильви. Как только дети встали на ноги, Марсель вовлек в работу на складе и Жинетт. Она отвечала за прием и отгрузку товара. И время летело год за годом, так что Жинетт не успевала оглянуться.