В своей докладной записке Павел Алексеевич ничего не пишет о приказе наркома обороны Сталина от 19 сентября 1942 года. Как я уже говорил, он предписывал танкистам вести огонь преимущественно с ходу и оснащать танки дополнительными баками на броне, чтобы увеличить запас хода. Это приводило только к напрасному расходу снарядов и делало танки уязвимыми даже для пуль и осколков. Но Ротмистров, как и другие генералы-танкисты, не рискнул протестовать против абсурдных требований приказа, который действовал до конца войны. Они предпочитали получить под свое начало как можно больше танков, чтобы задавить противника количеством машин, а не умением экипажей. Ведь вплоть до конца 1942 года механики-водители советских танков, перед тем как идти в бой, получали практику вождения от 5 до 10 моточасов, тогда как для уверенного управления танком требовалась практика минимум в 25 моточасов. Многие механики из нового пополнения вплоть к началу Курской битвы так и не успели как следует научиться водить боевые машины.

Очень скоро Ротмистров проверил свои теоретические воззрения на принципы боевого применения танковых войск в деле. Павел Алексеевич добился своего: во время Курской битвы под его началом находилось пять корпусов, в том числе четыре танковых. Но такая концентрация советской танковой мощи окончилась большим конфузом.

Из всех событий Курской битвы я остановлюсь на танковом сражении, которое произошло 12 июля 1943 года у деревни Прохоровка между 5-й гвардейской танковой армией генерала Павла Ротмистрова (в составе 18-го, 29-го, 2-го и 2-го гвардейского танковых и 5-го гвардейского механизированного корпусов) и 2-м танковым корпусом СС группенфюрера Пауля Хауссера. Оно справедливо считается крупнейшим танковым сражением Второй мировой войны. По мнению советских генералов и историков, именно бой у Прохоровки стал кульминацией всей Курской битвы. С их легкой руки это сражение было объявлено великой победой наших бронетанковых войск. Этот миф подхватили и многие западные историки. Как писал американец Мартин Кэйдин, на Прохоровском поле «лихая „кавалерийская“ атака „тридцатьчетверок“ была проведена столь стремительно, что тщательно разработанные немецкие планы сражения оказались сорванными, и немцы так и не получили возможности наладить управление своими частями и подразделениями и дать бой по всем правилам». Советские генералы утверждали, что ни по общему числу танков, ни по потерям немцы практически не уступали советским танкистам в этом сражении. У Ротмистрова будто бы было 850 танков и САУ, а у Хауссера – около 750 танков и штурмовых орудий, в том числе более 100 «тигров». Потери же советские источники определяют в 300–400 танков с каждой стороны.

Действительность ничего общего с этой картиной не имеет. Согласно данным немецких и советских архивов, в тот день в районе Прохоровки 850 советским танкам и САУ противостояло 273 немецких танка и штурмовых орудия, в том числе 15 «тигров». Безвозвратные потери танкового корпуса СС составили не более 5 танков (такие потери были понесены, согласно боевым донесениям, в период с 11 по 13 июля; более точные данные отсутствуют), а безвозвратные потери танкистов Ротмистрова, если верить донесению штаба 5-й гвардейской танковой армии от 17 июля 1943 года, – 334 танка. Кроме того, с немецкой стороны было повреждено около 38 танков и 12 штурмовых орудий. В мемуарах Ротмистров писал о 400 поврежденных танках и САУ, но не исключено, что это число преувеличено за счет того, что бывший командующий 5-й гвардейской танковой армии включил в него значительное число тех машин, которые в действительности были потеряны безвозвратно.

Неверно также мнение, будто немцы в ходе боя у Прохоровки не смогли сохранить управление своими танковыми частями. Вот как описывает бой сам Ротмистров: «Танки первого эшелона наших 29-го и 18-го корпусов, стреляя на ходу, лобовым ударом врезались в боевые порядки немецко-фашистских войск, стремительной сквозной атакой буквально пронзив боевой порядок противника (сталинский приказ о преимущественной стрельбе с хода свято соблюдался; в результате возникала эффектная картина для кинохроники, вот только противник почти не страдал от неприцельного огня советских танкистов. – Б. С.). Гитлеровцы, очевидно, не ожидали встретить такую большую массу наших боевых машин и такую решительную их атаку… Управление в передовых частях и подразделениях врага было явно нарушено. Его „тигры“ и „пантеры“ („пантер“ во 2-м танковом корпусе СС не было ни одной штуки. – Б. С.), лишенные в ближнем бою своего огневого преимущества, которым они в начале наступления пользовались в столкновении с другими нашими танковыми соединениями, теперь успешно поражались советскими танками Т-34 и даже Т-70 с коротких дистанций. Поле сражения клубилось дымом и пылью, земля содрогалась от мощных взрывов. Танки наскакивали друг на друга и, сцепившись, уже не могли разойтись, бились насмерть, пока один из них не вспыхивал факелом или не останавливался с перебитыми гусеницами. Но и подбитые танки, если у них не выходило из строя вооружение, продолжали вести огонь… В связи с тем что боевые порядки перемешались, артиллерия обеих сторон огонь прекратила…

Напряжение сражения нарастало с потрясающей яростью и силой. Из-за огня, дыма и пыли становилось все труднее разобрать, где свои и где чужие. Однако, имея даже ограниченную возможность наблюдать за полем боя и зная решения командиров корпусов, получая их донесения по радио, я представлял, как действуют войска армии. Что там происходит, можно было определить и по улавливаемым моей радиостанцией приказаниям командиров наших и немецких частей и подразделений, отдаваемых открытым текстом: „Вперед!“, „Орлов, заходи с фланга!“, „Шнеллер!“, „Ткаченко, прорывайся в тыл!“, „Форвертс!“, „Действуй, как я!“, „Шнеллер!“, „Вперед!“, „Форвертс!“. Доносились и злые, ядреные выражения, не публикуемые ни в русских, ни в немецких словарях».

Если внимательно читать данное место в маршальских мемуарах, то приходишь к выводу, что сам Павел Алексеевич полностью потерял управление войсками и в ходе Прохоровского сражения выступал лишь в роли заинтересованного зрителя. И за это чуть не поплатился самым суровым образом.

После Прохоровки Сталин всерьез думал, стоит ли расстрелять Ротмистрова за бездарно проигранный бой, и в конце концов решил, что не стоит. Полковник Федор Давыдович Свердлов в книге «Неизвестное о советских полководцах» свидетельствует, что Ротмистров в 1964 году так рассказывал ему о бое под Прохоровкой: «Это было самое большое танковое встречное сражение в ходе всей Второй мировой войны. Тогда 5-я гвардейская танковая армия, которой я командовал, с приданными двумя танковыми корпусами разгромила крупную танковую группировку фашистов, нацеленную на Курск. Гитлеровцы потеряли около 350 танков и штурмовых орудий, в том числе около 100 тяжелых „тигров“ и „пантер“, созданных специально для этой операции. После этого сражения они вынуждены были отказаться от дальнейшего наступления и перешли к обороне. Весь их стратегический план на лето 1943 года был сорван. Вот так танковое оперативное объединение выполнило стратегическую задачу. Правда, наши потери были не меньше, чем у противника. Вы, конечно, не знаете, да этого почти никто не знает… – Павел Алексеевич сделал паузу и слегка наклонившись к собеседнику, доверительно сказал: – Сталин, когда узнал о наших потерях, пришел в ярость, ведь танковая армия по плану Ставки предназначалась для участия в контрнаступлении и была нацелена на Харьков. А тут опять надо ее значительно пополнять. Верховный решил было снять меня с должности и чуть ли не отдать под суд. Это рассказал мне Василевский. Он же затем детально доложил Сталину обстановку и выводы о срыве всей летней немецкой наступательной операции. Сталин несколько успокоился и больше к этому вопросу не возвращался».