– Минуточку, – сказала она. – Я сейчас вернусь.

Она почти подбежала к открытой двери казино и, нырнув в прохладный пропахший табаком полумрак, поспешно отыскала стол для блек-джека. Крупье пользовался сразу несколькими колодами, и в двух из нескольких «рук», открытых на алом фетре стола, лежали рядом валет и дама червей.

– Дело дрянь… – прошептала она, по-настоящему испугавшись впервые со дня побега из «Дюлака».

На площадке заброшенной бензоколонки стояла работавшая на холостом ходу машина, в которой сидел Донди Снейхивер. Выждав момент, когда на дороге ни с одной стороны не было видно автомобильных фар, он выключил огни своей машины, очень медленно проехав по растрескавшемуся бетону, выехал на грунтовую дорогу.

Его отец купил эту землю еще в начале пятидесятых и, возможно, до сих пор владел ею. Старик сказал, что в этом месте сильные вибрации, что оно как нельзя лучше подходит для обучения мальчика, и что карты здесь будут живее.

Его отец… Его отец едет, чтобы увидеть его, впервые за девять лет. Вместе с матерью!

Снейхивер, похоже, не мог придерживаться какого-то однозначного отношения к отцу. За время, прошедшее с 1981 года, он порой так тосковал по нему, возвращался в ящик на окраине Бейкера, заползал внутрь и просто орал до хрипоты, призывая его, думая, что таким образом сможет вернуть время назад, чтобы отец вовсе не исчезал. А бывало, что ему хотелось убить его за то, что он бросил своего сына наедине с этим непостижимым миром.

Автомобильчик перевалил через верхушку невысокого холма, и слева, среди кустов юкки, появилась фанерная кабинка.

Тут Донди пришло в голову, что сидевший там юный Аристаркус – его брат. Снейхивер обошелся с ним немного грубовато, не по-братски. Надо было ему приподнять мальчишку и подложить на сиденье стула подушку.

За городом фары «Мустанга», несущегося по шоссе, были единственным источником света, кроме сиявшей сверху половины лунного диска.

Нужно было забрать детей из города, думала Диана, сразу же после разговора со Скоттом ночью пятницы. Все, что угодно, вроде того, как мать Моисея положила своего младенца в корзину и пустила по реке, вместо того чтобы оставить при себе. Так поступила бы хорошая мать. По крайней мере, Оливер едет с дедушкой в пикапе в сотне ярдов позади.

– Впереди заброшенная бензозаправка, – сказал Скотт.

– Вижу.

Она притормозила, включила правый поворотник – а затем увидела что-то краем глаза, вновь дала газу, крутанула руль так, что автомобиль развернулся на засыпанной гравием обочине и остановился, раскачиваясь на скрипящих от грубого обращения рессорах и уставившись носом туда, откуда они приехали. Мотор заглох.

– В чем дело? – взволнованно прошептал Скотт. Он уже запустил руку под рубашку и взялся за рукоять револьвера.

– Машина… – Вокруг все еще покачивавшегося автомобиля тучей висела пыль, поднятая при развороте на месте, но видно было достаточно хорошо, чтобы понять: галлюцинация. – Я, наверно, схожу с ума. Я видела, как машина на огромной скорости свернула с дороги и взорвалась – прямо здесь. – Она указала на полуразрушенную шлакоблочную стену, возвышавшуюся на южной стороне площадки, занятой бензоколонкой.

Крейн, прищурившись, взглянул туда, куда показывала Диана, и на краткий миг увидел стремительно раздувающийся желтый огненный шар, окаймленный по краям черным; он поднялся в небо в полной тишине – и исчез, оставив после себя лишь черное пятно посреди поля зрения.

– Я тоже видел, на секунду, если не меньше… – начал было он и осекся с полуоткрытым ртом.

Он смотрел на видение правым глазом. Пластмассовым.

– В чем дело? Что это было?

– Сам не знаю, – ответил он, открывая дверь и вылезая на асфальт автострады. Было видно, что разбитая шлакоблочная стена на южной стороне площадки растрескалась от времени и выветрилась от непогоды, вокруг нее валялись обломки, и было непохоже, чтобы кто-нибудь подходил туда хоть раз за несколько десятков лет.

Диана тоже вышла и стояла на обочине. Ночной ветер уносил поднятую пыль в пустыню.

Крейн посмотрел на нее и пожал плечами.

– Может быть, это случилось здесь много лет назад, а валет и дама червей, появившись вместе, пробудили в руинах видения былого.

– Что ж, садись в машину. Грунтовая дорога…

Ее перебил короткий, какой-то несерьезный, сухой щелчок, каким обычно слышится выстрел на открытом месте, и тут же раздался звон пули, отрикошетившей от асфальта в дюжине ярдов от того места, где он стоял.

Он, как мог быстро, обогнул автомобиль, схватил Диану, перетащил ее на сторону проезжей части и заставил пригнуться за капотом.

– Сначала отец! – донесся крик с вершины небольшого холма, возвышавшегося за бензоколонкой. – Мать пусть подождет в машине – всего минутку. Все в порядке! Все в порядке!

«Что ж, предполагается, что у тебя пистолет», – подумал Крейн, вспомнив фразу, которую Снейхивер произнес в Бейкере два дня назад.

– Ладно, – прошептал Крейн. – Оззи и Арки припарковались совсем рядом; отсюда даже видно машину с выключенными огнями, видишь? Если услышишь еще выстрел, беги к ним. У них есть кое-какие соображения.

– Но ты же не отец этого парня! Разве он не поймет этого с первого взгляда?

– Сейчас темно, – ответил Крейн, – и он сумасшедший. Если мне удастся подойти к нему вплотную, и он не будет целиться в твоего сына, я убью его. Полагаю, что целиться он станет в меня.

– Значит, он убьет тебя.

– Может быть, и нет. Кроме того, я и так уже все равно что мертвец – спроси у Оззи.

Он выпрямился и, хромая, обошел вокруг машины. Диана выключила фары «Мустанга», так что единственным источником света служила луна, но ее света вполне хватало, чтобы можно было разглядеть и полуразвалившуюся заправочную станцию, и стоянку рядом с нею, и грунтовую дорогу, которая дугой поднималась на вершину холма.

– Скотт.

Он оглянулся. Диана выскочила из-за автомобиля, подбежала к нему и крепко обняла.

– Я тебя люблю, – сказала она. – Возвращайся целым и невредимым.

– Две птички-неразлучника, – пропел Снейхивер на холме, – на деревце сидят, ай-ай-ай-фиу-фиу-та-ра-тай…

– Господи! – шепотом воскликнула Диана. – Забери моего сына у этого человека.

– Заберу, – ответил Крейн и пошел дальше. – Вернись за машину и оставайся там.

Крейн, обливаясь потом, ковылял по пыльной ухабистой дороге, и ветерок не освежал его, а вроде как жалил, будто он с головы до пят натерся мазью «бен-гей». Раненая нога подгибалась и болела. Почему, ну почему он не взял у Мавраноса еще и пива, кроме пушки?

Он думал о том, насколько он может быть похож на отца Снейхивера. Что, если этот полоумный пацан попросту пристрелит его, как только увидит, что Крейн не тот, кем назвался?