— Что, парень, уже пользовался этой лазейкой? — подкалывает меня Бульдожье Лицо, но я уже взял под контроль эмоции.

Невозмутимо смотрю на него и отвечаю:

— Если бы пользовался, мог бы украсть деньги раньше, до того, как мне выдали ключи от квартиры, — чтобы отвести от себя подозрения. Взял бы на время ключ от сейфа, сделал бы дубликат, вернул бы все назад. Сейчас в этой комнате находится тот, кто украл деньги, но это не я.

Возражений не находится ни у кого, кроме Ярослава. Он подходит ко мне и выпячивает грудь. Прищуривается:

— Ты с ума сошел? Зачем мне красть деньги, можно сказать, у самого себя? На меня же первого подумают.

— Чтобы подставить меня! — бросаю я ему в лицо. — Устранишь меня и опять станешь первым и единственным. Снова окажешься в шоколаде, как раньше.

Катерина и милиционеры смотрят на Ярослава с подозрением. Немного воодушевляюсь: они могут мне поверить! Ярослав замечает, что все взгляды теперь обращены на него, и его черед оправдываться. Он явно этим недоволен:

— Он врет. Мам, слышишь? Он врет!

Ярослав с надеждой смотрит на Катерину Николаевну, но она, отвернувшись, в отчаянии падает в кресло, опускает голову. Яр осознает: его мама не знает, кому верить. И сейчас он может защитить себя, только если спокойно и без истерик приведет достойные аргументы.

Но план Б, состоявший в защите, а не нападении, у Ярослава явно не продуман, поэтому он переводит на меня злобный взгляд и взрывается:

— Это все бред! Ты нищеброд из семьи алкашей, преступные наклонности у тебя в генах!

Он толкает меня, я толкаю его.

— Так, парни, разошлись по углам! — рявкает Бульдожье Лицо. А затем обращается к Катерине Николаевне. — Да что тут у вас происходит? История очень увлекательная, но у нас совершенно нет времени! Заявление будете писать? Если да, то будем разбираться, кто чего куда. Нет так нет, это ваше семейно-соседское дело.

Катерина Николаевна поднимает голову. Переводит усталый взгляд с меня на Ярослава — пытается по нашим глазам прочитать правду. Ненадолго закрывает глаза, собираясь с духом, а когда открывает снова, лицо у нее уже другое — спокойное, холодное, на губах играет легкая вежливая улыбка.

Катерина Николаевна встает из кресла, выпрямляет спину и скрещивает руки перед собой. Так она выглядит уверенной в себе.

— Нет. Я не буду ничего писать, — мягко говорит она, а затем строит растерянное и наивное лицо и виновато улыбается. — И вообще, как же я забыла… Я деньги передала на хранение маме. А те несколько купюр я просто подарила Дане. Это все ужасное, ужасное недоразумение! Простите за беспокойство.

Она виновато смотрит на милиционеров. Те переглядываются, что-то ворчат и, качая головами, плетутся к выходу. Видно, что не поверили ей, но лезть не будут. Катерина Николаевна провожает их и, вернувшись к нам, наконец сбрасывает свою маску. Она оскорблена и зла. Ее голос ледяной, слова она чеканит:

— Ни один из вас не уйдет отсюда, пока виновный не признается. Что произошло?

— Мам, я не брал эти деньги! — Ярослав строит честные глаза, даже пускает слезу. — Мне незачем их брать. Если бы я хотел, то крал бы понемногу, и не из сейфа, а у тебя из кошелька. Так было бы незаметнее. Но чтобы такую гигантскую сумму? Я что, совсем дурак? Ты же сразу на меня подумаешь, у тебя теперь так: если какая проблема, значит, обязательно я виноват!

Он говорит с обидой. И видно, что его слова Катерину Николаевну задевают. На лице снова появляется смятение. Ей очень, очень хочется ему поверить. Я с ужасом понимаю, что теперь все стрелки указывают на меня и я тоже должен привести веские доводы в свою защиту… Что за дрянной мир, где правду еще надо доказать? Ничего в голову не приходит. Поэтому я выбираю другую тактику и саркастично бросаю:

— Конечно, это я. Я заходил к вам, пока вас не было дома. Украл все деньги. Ведь я — кто? — Я развожу руками. — Сосед из плохой семьи, мне плевать на вас, я вас просто использовал. А вообще все это моя мама замыслила. Эти деньги я для нее украл. Зря вы милиционеров выпроводили, они бы еще покопались. Пошастали бы подольше по моей квартире, еще бы какие улики собрали. Я ведь еще много всего прихватил, помимо денег.

Я говорю так едко, потому что все же обижен. Как она может думать на меня?

Катерина Николаевна хватается за голову, как будто от внезапной мигрени, закрывает ладонями лицо. Тяжело, с шумом выдыхает:

— Как же я от вас устала!

— Мам, ну действительно, кто он тебе? — напирает Ярослав. — Сколько ты его знаешь? Полгода? Что ты вообще о нем знаешь? В школе он темная лошадка. Он и подставить других может ради того, чтобы оценку получше себе выбить!

Катерина Николаевна убирает руки от лица, смотрит то на меня, то на Ярослава, то снова на меня. Она разрывается, на лице — болезненная гримаса. Она усилием воли сдерживает себя: кажется, еще секунда — и заорет, чтобы мы оба катились к черту.

Тишина мучительно давит. Я слышу, как колотится сердце и как тикают висящие на стене часы: на каждую секунду два удара. Я понимаю, сейчас Катерине Николаевне предстоит сделать ужасный выбор. И я также понимаю, что этот выбор она сделает обязательно.

— Даня, давай сюда ключи.

Все внутри обрывается. Я знаю, что это значит. Мне больше нет доверия. Больше не будет ни занятий, ни разговоров за травяным чаем, ни лепки вареников. Я впервые нашел близкого человека, который дарил мне заботу просто так. И вдруг в один момент у меня его отбирают. Это жестоко. Но это ее выбор.

Я достаю связку, тереблю ее в руках. В горле застрял ком слез. Чувствую, что вот-вот разрыдаюсь. Я хочу сказать так много. Что я все понимаю и в любом случае важнее всего правда: я этого не делал. Я благодарен ей за все, она сделала меня лучше.

Хочу рассказать ей обо всем, что происходило между мной и Ярославом. О том, как все это время мы боролись… за нее. А сейчас все просто зашло слишком далеко. Я не знал, что Ярослав пойдет на такое. Видимо, ему и правда было чертовски важно устранить меня. Пусть так. Но ком в горле вырос до размеров теннисного мяча, я не могу не то что говорить, даже нормально дышать. Поэтому я протягиваю свою связку молча. Я сдаюсь.

Катерина Николаевна отцепляет от связки