Гликль покажется нам еще ближе, когда мы прочтем рассказ о ее собственной жизни и узнаем, что она была последним представителем средневекового еврейского коммерческого класса, женщиной, жившей среди идей, установок и верований многовековой давности, всегда определявших взгляды еврейских торговцев Центральной и Восточной Европы. Ее слова помогут почувствовать лежащее в их основе мышление, ухватить внутреннюю жизнь торговцев, финансистов и деловых людей – евреев, которые ввели идишский, а также немецкий и славянский миры в курс того, что происходило в предыдущие пятьсот лет; мы узнаем о поколениях средневековых евреев, об их трудностях, заботах, достижениях и провалах в борьбе за существование и успех. Без этих мемуаров мы бы почти ничего не знали о них.

Конечно, сам факт, что Гликль написала свои мемуары, да еще и на идише, указывает на ее современность. В течение столетий евреи-мужчины писали свои «этические завещания» на древнееврейском – это были проповеди, предназначенные для чтения, наставления, выстраданные в итоге долгой жизни и оставлявшиеся умирающим отцом для собравшихся у его постели детей. Но хотя многие из таких сочинений начинались словами «сын мой…», это было не более чем условностью; этическое завещание было лишь литературной формой, написанной для более широкого распространения, а не исключительно завещанием одного поколения следующему. Возможно, такие тексты писали чаще, чем мы знаем, но уцелели лишь те, что предназначались для печати. Конечно, во время Гликль составление этического завещания уже не было необычным для женщины. Гликль рассказывает нам о тексте, оставленном свекровью ее сестры Песеле:

Было удивительно читать написанное ею завещание, да покоится она в мире. Я не могу писать о нем, но всякий, кто пожелает прочесть его, может еще найти его у ее детей…

А затем – и это один из штрихов, словно стирающих триста лет и заставляющих современного читателя почувствовать себя интимным собеседником, – она вопрошает, как представляется, с усмешкой: «Они, конечно, не выбросили его?»

Собственные воспоминания Гликль, однако, задумывались не как этическое завещание, а как искренний рассказ о ее жизни:

Дорогие дети, эта книга не о морали. Я бы не смогла написать такой книги, и наши мудрецы уже написали много таких книг. Насколько позволят моя память и предмет рассказа, я постараюсь рассказать все, что случилось со мною со времен моей юности.

Гликль обнаруживает свое знакомство с широким миром, потому что к концу XVII века женская автобиографическая проза стала обычным жанром на многих языках. То, что женщина могла написать историю своей повседневной жизни, уже не считалось нелепой самонадеянностью. Более того, она демонстрирует очень раннюю для того времени заботу о памяти семейных корней:

Если сегодня или завтра ваши любимые дети или внуки придут к вам, не зная о своей семье, я кратко записала здесь для них, кто эти люди.

Можно привести сухое краткое описание жизни Гликль. Она сообщает, что родилась в «год от Сотворения мира 5407» (то есть в 1646 или 1647 году) в Гамбурге, свободном городе Священной Римской империи, втором по величине в Германии после Кёльна, в городе, который благодаря порту стал важным центром и входил в средневековый протекционистский Ганзейский союз. К середине XVII века в Гамбурге были большой банк, биржа и система страхования кораблей; гамбургские торговые суда впервые начали эскортироваться военными кораблями.

Гликль была дочерью Иегуды Лейба, торговца драгоценными камнями, заметной личности в Гамбурге. Когда ей было три года, евреи, говорившие на немецком языке (Hochdeutsche), хотя и, как это могло было быть, не сефарды, или «португальские» (Portugiesisch), были изгнаны из Гамбурга и поселились в Альтоне. Переезд нарушил их жизнь, но не увел их далеко. По рассказу Гликль, Альтона, принадлежавшая не империи, а королю Дании, который «наслаждался помощью Всевышнего, ибо был справедливым и богобоязненным королем, всегда хорошо относившимся к евреям», находилась менее чем в 15 минутах ходьбы от прежнего места их жительства. Сегодня Альтона – богатый район Гамбурга, находящийся в конце знаменитой улицы Репербан. Жизнь семьи снова была нарушена, когда в 1657 году во время войны Дании со Швецией шведы напали на Альтону, и ее еврейские жители бежали обратно в Гамбург, где помогали в обороне города:

Это произошло рано утром, когда мы спали. Мы выпрыгнули из постелей – небих![184]– и полуголые бежали до самого Гамбурга, где встали на оборонительные позиции, одни рядом с сефардами, а другие рядом с христианами.

Недолгое время спустя – быть может, благодаря признанию их лояльности, но более вероятно, просто потому, что город не мог без них обойтись, – говорившие по-немецки евреи были приглашены снова поселиться в Гамбурге, и отец Гликль был одним из первых вернувшихся. Это был прогрессивный человек, заботившийся о том, чтобы обеспечить будущее своих детей. Для набожного еврея того времени было необычно, что «отец дал своим детям, девочкам и мальчикам, как светское, так и религиозное образование». Возможно, это и не было столь необычно, но в этом редко признавались.

Однако это не было для него препятствием, следуя многовековой традиции, выдавать своих дочерей замуж как можно раньше. Гликль была обручена в 12 лет и вышла замуж за семнадцатилетнего Хаима, сына успешного оптового торговца из Гамельна – по мнению Гликль, захудалого, скучного, глубоко провинциального места. Ее мать не могла пережить, что вместо того, чтобы прислать за невестой карету, семья Хаима прислала крестьянскую телегу! Согласно обычаю, в первый год брака молодая пара, несмотря на острую тоску Гликль по родительскому дому, жила с семьей Хаима. Затем они переехали в дом ее детства и организовали свое дело по продаже драгоценных камней, продолжая семейную специализацию. Хаим ездил на ярмарки в Лейпциг и Франкфурт, занимаясь импортом и экспортом в Амстердам, Москву и даже Лондон. Гликль не сидела дома, принимая полное участие в их предприятии. Она писала, что Хаим «не советовался ни с кем, и мы всегда все обсуждали вдвоем». Они были «молоды и неопытны и знали мало или даже ничего о том, как делаются дела в Гамбурге», но быстро реагировали на изменения моды. Они заметили, что «нееврейские бюргеры и женихи уже украшали себя не обилием драгоценных камней, а прекрасными золотыми цепочками», поэтому они стали торговать драгоценными металлами, и бизнес пошел так хорошо, что ко времени, когда Гликль исполнилось 25 лет, они уже смогли снять отдельный дом в Новом городе Гамбурга и нанять двух слуг, что было немалым достижением.

Это было особенно важно для Гликль, для которой богатство и почет (ойшер ун ковед) – слова, чаще других повторяющиеся в ее книге, – казались важнее всего остального в жизни. Как персонаж романа Джейн Остин, Гликль оценивала богатство и честь исключительно в денежном выражении:

Моя сестра Генделе – да почиет она в мире – получила 1800 рейхсталеров в качестве приданого, очень большая сумма в те дни <…> Весь мир дивился такому большому приданому.