class="p1">Закрытая дверь за спиной была утешением. Она швырнула очки на кровать и зажгла свечу. Пересекла комнату и открыла окно так широко, как только возможно, приглашая внутрь зимний ветер. В кувшине все еще была вода, так что она вылила ее в миску и умылась. Выбившиеся прядки волос прилипли ко лбу.

Подойдя к зеркалу, она наклонилась, чтобы получше себя разглядеть. Из горла вырвался смешок, шершавый, как ржавые гвозди.

Такое пугало можно в театре показывать. От слез ее глаза стали еще меньше. Челюсть была слишком широкой, чтобы считаться женственной, – она видела, как такие резкие черты хорошо смотрелись на других женщинах, но не на ней. А ее нос… Ее нос был таким, какой писатели любят приделывать к злодеям. Такие писатели, как Мерритт Фернсби.

Она смотрела на себя, и новые слезы заблестели на ресницах. Нет, ее портрету не стоять в рамке возле постели возлюбленного и не прятаться в бумажнике или карманных часах. Ее тело никогда не познает прикосновения мужчины или тяжести ребенка. Она, в конце концов, провидица. Ее талант состоит в том, чтобы знать будущее.

Самым ужасным во всем этом было то, что она знала это, и приняла это много лет назад. Она смирилась, по-настоящему. Ей было достаточно ее достижений, ее карьеры и ее коллег – до того, как она приехала в этот проклятый дом.

Она отвернулась, часто моргая, совсем неизящно выдергивая шпильки из волос. Слеза упала на пол. Она ее проигнорировала. Оторвала пуговицу от платья, пытаясь высвободиться из него, и выругалась. Выругалась снова. Выплюнула каждое грязное слово, что знала, просто потому что могла. Так ей стало немного легче. Немного.

Она бросила корсет через всю комнату, чуть не вышвырнув его в окно, но гравитация сжалилась над ней и притянула его к полу. С ночной рубашкой она была немного осторожнее. Ей не хотелось чинить сразу два предмета одежды, особенно учитывая, что ей все равно уезжать.

Она замерла, осознав эту мысль. Опустилась на матрас. Произнесла эти слова вслух. Да, ей придется уехать. Ради собственного благополучия и душевного спокойствия – она не может оставаться в этом доме. Ее отвергли, и боль была еще слишком сильной и свежей, и уж точно не пройдет, покуда Мерритт Фернсби ходит по тем же коридорам, делится с ней шутками и удивляется, почему она стала такой размазней. И да сжалится над ней Господь, если он привезет эту Эббу Маллин с собой в качестве хозяйки дома…

Хюльда прижала ладони к глазам, когда унижение накатило на нее, мерзкое и колючее. Дура. И всегда такой была.

Мира знала о ее нелепом увлечении. Каким-то образом она узнала. Потому так и старалась вытащить ее из Уимбрел Хауса. А может, это было божественное провидение, чтобы уберечь ее от этой внутренней пытки. И все-таки, похоже, ей было нужно снова выучить этот болезненный урок, чтобы в следующий раз она была верна своим убеждениям. Чтобы ее сердце оставалось в холодной стальной клетке, где ему самое место.

Она вытерла глаза тыльной стороной ладони, и вдруг новая боль поднялась от пупка и расползлась по груди.

– Ну почему это не случилось две недели назад? – прошептала она.

Тогда она могла бы счесть свои чувства к мистеру Фернсби простым увлечением. Но она взяла и влюбилась в него, в его умные слова, в его нежные руки, в его смех, поднимающий ей настроение. Да будь проклята эта мисс Маллин за то, что ее имя напечатали на этом чертовом плакате!

Ссутулившись, она обхватила руками голову. Она сама виновата, она точно знала. Никто не просил ее привязываться. Но было так приятно, пусть и лишь на миг, обвинить кого-то еще. Злость было гораздо проще проглотить, чем это сопливое раскаяние.

Тихий стук донесся от двери. Хюльда с усилием сглотнула, затем прикрыла лицо руками. Ничего не сказала; может, мисс Тэйлор решит, что она уже легла, и оставит ее в покое.

Снова тихий стук.

– Миссис Ларкин? Вы хотите поговорить об этом?

Она сумела сдержать новое ругательство. По ней что, было так заметно?

Дверь скрипнула.

– Миссис Ларкин?

Хюльда судорожно выдохнула.

– Видимо, р-раз я не смогла все с-скрыть, нет с-смысла вас выгонять, да?

Мисс Тэйлор скользнула в комнату, беззвучно закрыв дверь за собой. У нее в руках была еще одна свеча, которую она и поставила на прикроватный столик. Беспокойство проступило на ее лице, когда она села рядом с Хюльдой и прикоснулась к ее рукаву.

– Что случилось?

Хюльда улыбнулась. Она не знала почему. Подняла свой сырой платок и промокнула воспаленные глаза.

– Н-ничего, честно. Я уезжаю, только и всего. Завтра, наверное. Нет, послезавтра… М-мне понадобится немножко времени, чтобы все уладить с БИХОКом, – она снова сглотнула, – и собрать вещи. Но это к лучшему.

Мисс Тэйлор нахмурилась.

– Мисс Хэй вас переводит? Почему?

Хюльда крутила платок в руках. Болезненный комок собирался в горле.

Нерешительно мисс Тэйлор спросила:

– Дело в… мистере Фернсби?

По спине пробежала очень неприятная волна.

– С чего вы так решили?

– Он не вернулся с вами домой. – Она положила руку ей на колено. – И он, видимо, та причина, по которой вы не хотите уезжать.

Хюльда помотала головой.

– Чепуха.

– Я знаю, что лезу не в свое дело, – продолжала она, – но я вижу, как вы двое ведете себя друг с другом.

От очередного унижения Хюльде стало жарко в собственной коже.

– Как я веду себя с ним, вы хотите сказать. – Она почувствовала себя еще большей дурой, чем раньше, узнав, что это было настолько очевидно.

– Не-е, вы оба. – Она улыбнулась. – Вы ему нравитесь, мисс Ларкин.

Хюльда сжала губы, но не смогла удержать новую волну слез. Она зарылась лицом в платок и прикусила очередной всхлип, чтобы он вырвался изящными рывками, а не единым уродливым воем. Мисс Тэйлор растирала ей спину, терпеливо ожидая, пока Хюльда вернет себе хоть каплю самоконтроля.

– З-значит, мы обе дуры, – прошептала она. – Мистер Ф-Фернсби не вернулся, п-потому что он разыскивает свою бывшую невесту, мисс Маллин. Он п-поехал за не-ей.

Рука мисс Тэйлор замерла.

– Ох.

Хюльда опустила платок и шмыгнула носом. Несколько напряженных секунд прошли, давя на нее кирпичами.

– Мне жаль, – прошептала мисс Тэйлор. Больше ей было нечего сказать.

Хюльда кивнула:

– Мне тоже, моя дорогая. Мне тоже.

* * *

Уже снова стемнело, когда Мерритт добрался до манчестерской ратуши, где должен был пройти концерт. Он поплотнее запахнул сюртук, жалея, что не купил перчатки, но теперь уже ничего не поделать. Его нервы остро реагировали на окружение.