– Турист, из Сибири, – горделиво уточнил.

– О, хорошо-о…

Тянуло еще пожаловаться на дождь, из-за которого он до сих пор не ощутил, что Париж – лучший город на свете, а Елисейские Поля, на которых он побывал сегодня, – лучшая улица этого города.

Для жалоб понадобятся довольно сложные словесные конструкции, дядька вряд ли их поймет. И Топкин стал молча ждать, когда ему принесут выпить и поесть.

Зал был пуст. Создавалось впечатление, что посетители вообще здесь редкость. Может, по вечерам или летом… Но улица узкая, неприметная, а всяких других кабачков вокруг немало. Народ сюда вряд ли когда ломится.

А ведь вполне приличное место, и еда свежая – своя кухня. Не микроволновка, чтоб разогревать привезенное с какой-нибудь кулинарной фабрики… Дядька не унылый, не похож на банкрота.

У нас бы он наверняка давно разорился с такой выручкой: по одной коммуналке задолжал столько, что хоть в тюрьму садись.

В Кызыле чехардища с точками общепита – дай боже. Только привыкнешь – бац! – и нету. И такое было практически со всем – с магазинами, пекарнями, молокозаводами, птицефабрикой… Исчезало в основном процветавшее.

Вот, например, собранная Топкиным по статьям в газетах, постам в интернете, рассказам знакомых история с лучшим, кажется, в советское время совхозом «Пламя революции» в селе Балгазын, рядом с тем бором, где он набрал гору маслят.

Руководил совхозом Иван Буев, Герой Соцтруда. В девяностые сохранил хозяйство, не подчинялся требованиям раздать технику, порезать землю. А в начале нулевых совхоз стал подниматься. Для надежности его переоформили в государственное унитарное предприятие и назвали очень солидно – ГУП «Балгазын» имени Сергея Кужугетовича Шойгу. «На Шойгу-то бандюганы не замахнутся», – успокаивали себя работники.

Трудились на совесть. Стадо коров росло; пашни, покосы расширялись. А потом, после очередной проверки, странной, напоминавшей тюремный шмон, оказалось, что «Балгазын» должен пятнадцать миллионов рублей. И что теперь он не ГУП, а СПК – сельскохозяйственный производственный кооператив. А какие права у кооператива – отстегивать и отстегивать направо и налево.

Буев исчез из села. Местные думали, что сбежал за Саяны, поговаривали, что его даже убили; мол, есть на самом верху республиканской власти те, кто его ненавидит еще с лихих девяностых. И это было вроде бы правдой: Буев ссорился с правительством, критиковал указы и постановления, не выполнял абсурдные приказы.

Но через некоторое время бывший директор «Балгазына» объявился в Кызыле – стал депутатом Хурала от «Партии жизни», нещадно ругал «Единую Россию», а спустя несколько месяцев, после смены главы республики, став членом этой самой «Единой России», был назначен заместителем председателя правительства Тувы. Отвечал за агропромышленный комплекс.

И тут накинулся на свой бывший совхоз, а точнее, на своего преемника Деценко. Приезжал в Балгазын, призывал раздать все по паям или продать «опытным хозяевам». «В таком виде, – басил со сцены Дома культуры, – кооператив обречен на гибель».

Из отца родного Буев сделался для местных врагом. Вспомнили, что он сын раскулаченных и сосланных, а «кулачество – это в крови, это неистребимо, рано или поздно вылазит»; пошли слухи, что и Герой Соцтруда-то липовый: его награда из запасов Сажи Умалатовой, которая раздавала их всем подряд после распада СССР. И дочь Буева Олесю обсудили: несколько лет назад по состоянию здоровья она была уволена из Управления исполнения наказаний, а потом, когда ее отец стал депутатом, вдруг «выздоровела» и, перешагнув несколько ступенек служебной лестницы, заняла полковничью должность начальника медико-санитарной части МВД.

Больше года балгазынцы сопротивлялись наездам Буева, отстаивали Деценко, работали почти бесплатно, чтоб вытащить хозяйство из долгов, но в конце концов сдались. Не сдались даже, а… В общем, открылось: Деценко продал двести телок-нетелей. Людей возмутила эта новость: кооператив лишился не только значительной части поголовья, но и будущего приплода, и признание Деценко – «меня заставил Минсельхоз» – его не оправдало. Он стал врагом тоже.

В «Балгазын» имени Шойгу прибыл новый директор. По фамилии Кузнецов. Прибыл не из республики, а из далекой Тульской области, чтобы, как объяснил представлявший его министр сельского хозяйства, тоже новый – не тот, что велел Деценко продать нетелей, – «ни у кого подозрений не возникало, что он нечестный человек». Люди поусмехались этим словам и продолжили работать.

Кузнецов вроде старался, руководство республики вроде помогало. Гасились кредиты, сокращались долги по зарплате, за электричество, солярку, уголь…

«Поднимемся, – зазвучали облегченные выдохи, – станем, как раньше, как при “Пламени революции”, богатыми и знатными».

Но тут нагрянула очередная проверка, и выяснилось, что хозяйство не перешло на единый сельхозналог. Налоговая инспекция насчитала штраф – три миллиона семьсот тысяч рублей, а затем «Балгазыну» рекомендовали начать процедуру банкротства.

Министерство обещало помочь, но помощи не дождались. Явилось решение арбитражного суда ввести внешнее управление «Балгазыном».

Кузнецов удивил местных своим упрямством. Боролся за хозяйство, будто здесь вырос, все это сам создавал… Ему поугрожали, с ним попытались договориться, а потом распоряжением администрации Балгазынского сумона – сельского поселения по-русски – уволили. Хотя никакого отношения сумон к кооперативу не имел.

Кузнецов не признал увольнения, и тогда было объявлено через СМИ об утере печати и уставных документов. Демонстрация печати и документов Кузнецовым и его соратниками не произвела на начальство никакого впечатления. СПК «Балгазын» был ликвидирован, а на его месте после молниеносного разворовывания большей части добра появилось ООО «Тувахолдинг». А Кузнецов основал МУУП (муниципальное унитарное предприятие) «Балгазын» и стал выращивать зерновые и бобовые. Но оба эти хозяйства ни в какое сравнение с «Пламенем революции» и «Балгазыном» имени Шойгу не шли. Огарки на пепелище…

А в две тысячи десятом начались неприятности у семьи Шаталовых, которые в итоге разрушили семью Топкина. Лишили его сына.

* * *

Томатный суп оказался холодным и пресным, без мяса, говядина – какой-то сладковатой. А вот сыр с кальвадосом порадовали организм. Топкин взбодрился, в голове согрелось, прояснилось. И в то же время навалилась приятная истома, какая бывает во время застолий.

Хотелось поговорить с хозяином – пусть о какой-нибудь ерунде – или рассказать, что жена с сыном уехали в другой конец страны, а он не может к ним: не может бросить город, в котором вырос. А почему не может – сам не знает… Дядька наверняка ничего не поймет, но какая, в сущности, разница. Будет отзываться известными ему русскими словами, сочувствующе мычать, угадывая по интонации настроение клиента.

Может, они вместе выпьют по маленькой стопочке кальвадоса или этого беспонтового кира. Главное даже не выпить, а чокнуться, услышать звяк стекла и выдохнуть – «за все хорошее».