Особенно сильно жена стала наседать после поездки туда. Не особенно живописно – говорить она по-прежнему не была мастерица – рассказывала, какой Бобров старинный, уютный да красивый, какая богатая рыбой река Битюг, что течет буквально в сотне метров от домов родителей и Михаила, какой хороший Воронеж, сколько там молодежи, уличных кафе, а главная улица – «совсем как в Париже».

«А ты в Париже была? – не выдержал Андрей. – Я и не знал».

«В фильмах видела и картины этого… Клода Моне. И не надо ёрничать. Не надо! – В голосе Алины послышались нотки классической недовольной супруги, этакий командирский тон. – Решать надо, а не ёрничать. У нас сын растет. Кем он здесь вырастет?»

Андрей вгляделся в нее и увидел, что это уже не та послушная, простоватая до глуповатости девушка-телочка, какой была лет шесть назад, представлялась ему по инерции еще вчера. Через год-другой она наверняка превратится в тетку, держащую мужа мертвой хваткой. Не пикнуть. «Да на фига мне это надо!» – не мозгом, а как-то нутром, что ли, подумал Андрей. И, может, из-за страха такого будущего отпустил ее с сыном без большого сопротивления.

Но, в общем, отпустил-то не насовсем: и он, и жена считали, а вернее, убеждали себя, что Алина и Даня отправляются устраиваться, а Андрей приедет немного позже.

Заказали контейнер. Алина настаивала, что увезти нужно все, в том числе и то, что было в квартире до нее. Не из жадности, а чтобы Андрею потом было легче. Пришлось отдать стенку, которую они покупали с Ольгой на новоселье, кресло, часть кухонной обстановки… Алина забрала книжки и игрушки Дани, оставив несколько сломанных, всю свою одежду. Было ясно – сюда она возвращаться больше не намерена.

* * *

То гадостное состояние, когда организм требует сна, а спать не получается… Нет, ты засыпаешь, но как-то мелко, постоянно возвращаясь, выныривая, но одновременно оставаясь опутанным дремотной одурью. В таком состоянии теряешь ход времени – может, оно продолжается час, а может, пять часов. Свежести эти ныряния и выныривания не приносили, наоборот…

Топкин поворачивался на кровати то так, то так, то сбрасывал одеяло, то кутался в него.

– День сурка какой-то…

Наконец поднялся, постоял, глядя в огнистые сумерки за окном. Не шатало, не было того истощения, в каком почти приполз в номер, но и бодрости тоже.

Включил свет, телевизор. Выкурил полсигареты в туалете. Почистил зубы, умылся.

Вот бы хлопнуть чашку крепкого чая и… И что? И погулять. Хоть где.

Куртка, туфли были сухими и теплыми.

– Хорошо. Хорошо-о, – старался расшевелить себя Топкин. – Все хорошо.

Вернулся в туалет, сунул руку в тут же засифонившую щель окна в потолке. Воздух ломился сырой, но вроде не капало.

– Хорошо, хорошо…

Нашептывая одно это слово, собрался, вышел. Замкнул дверь, ключ положил в карман джинсов. Каждое движение и действие отмечал и старался запомнить… Гирька-брелок тянула вниз, но сдавать ключ не хотелось. От общения с портье, или как их там, заранее мутило.

– Бонжу-ур, – конечно, прозвучало, и Топкин мыкнул в ответ нечто похожее.

Совсем уж бирюком выглядеть не стоит: еще подумают, что террорист, полиция примчится.

Да, дождя не было. Не ринулись на него обжигающие дробинки, и ветер не налетел. Но влажность осела на всем, пропитала воздух до состояния почти воды. Асфальт блестел как лед.

Топкин закурил, пошагал в том направлении, где находился Сакре-Кёр. Нужно было в конце концов дойти до него.

– Лувр худо-бедно увидел, Елисейские Поля – тоже. Завтра надо до Сены дойти. Орсе… Тулуз-Лотрека увидеть, «Происхождение мира». А сейчас – Сакре-Кёр…

Судя по всему, был вечер, хотя при той путанице, в которой жил здесь Топкин, он не был в этом уверен. Может, и раннее утро. Хотел уточнить, но быстро обнаружил, что забыл телефон в отеле. Потом вспомнил, что телефон разряжен.

Без телефона и паспорта в кармане стало жутковато – будто оказался в другом измерении.

Торопливо вышел на довольно широкую улицу. Здесь встречались прохожие, проезжали машины. Горели, грели своим светом витрины магазинов. Сделалось поспокойнее.

Огляделся и обнаружил купола Сакре-Кёр далеко слева. Удивился: ему представлялось, что они будут прямо перед ним.

– На парижских изогнутых у-улицах, – пропел Топкин на мотив песни «Монгол Шуудан».

В ту осень прошлого, две тысячи тринадцатого, после отъезда Алины и сына он слушал много музыки. Когда был дома, она звучала постоянно. Просто не мог переносить тишину, да и – только тогда обнаружил – не слушал ничего толком все эти годы жизни с Алиной. Такого у них не бывало, чтобы сидеть, обнявшись, на диване и плыть, плыть под «Депеш Мод» или бесконечно падать под «Нирвану».

Часто стал заходить Пашка Бобровский. Худющий, без переднего зуба в нижней челюсти, щуплый и жалкий. От него жена Вероника – Ничка – уехала еще года два назад. Конечно, с детьми. Отправилась так же – обустраиваться на новом месте и ждать мужа. А муж продолжал торчать здесь.

Приходил всегда неожиданно, не позвонив, и изумленно радовался открывшему дверь Андрею:

«О, привет! Ты здесь?»

Раздевшись, доставал кропалик гаша, мельчил его твердыми, напоминающими щипцы ногтями, забивал папиросу.

Курили на балконе, опустившись на корточки. Молча.

Потом сидели в большой комнате, полупустой, неуютной, слушали что-нибудь из своей юности и вспоминали школу, девчонок, как брейковали, героическую поездку в ДК «Колос», поход на единственный сеанс фильма «Волшебство. “Куин” в Будапеште» в «Найырале».

«Людей-то в зале было – ты, я, Игорек, Белый и еще человек пять. Придурки, не сходить на такое…»

«Зато как мы оттянулись перед экраном. Как на настоящем концерте!»

Подробно и как-то смакуя грусть, перебирали, кто здесь, а кто нет, про кого что-то слышно, а кто исчез совершенно.

«Тут в выходные в Абакан надо было мотнуться, – томно от гашишного выхлопа растягивая слова, говорил Боб, – и знаешь, кого встретил?.. А?..»

Андрей морщился:

«Я откуда знаю… Кого?»

«Ленку Старостину. Такой тетей стала! Тумба конкретная. Даже испугался, что она могла быть сейчас женой моей… Скорей-скорей попрощался. На фиг, думаю… А на обратном пути в Шушенское завернул, к родителям Ольки твоей…»

«Моей?.. Не смеши… – Андрей потер лицо – дурь накрывала. – И как они?»

«Дядь Лёня болеет сильно. Хм, ты в курсе, он по интернету узнал, что его предки Ковецкие когда-то в девятнадцатом веке были в Минусинск из Польши высланы? И теперь хочет в Польшу уехать, переписывается там с кем-то… Себя теперь Леонардом называет, польский язык учит. Мне тоже говорил, чтоб покопал свои корни. Бобровские, говорит, древний дворянский род… Шляхтичи там… герб… Интернет всем мозги сплавил».