– Будь по-твоему, – склонился в знак согласия преподаватель.

– Куски собрать да Николе отдать! – резко разворачиваясь, отчеканил грозный муж. – Сроку тебе, – бросил через плечо князь, впрочем, тут же осекшись, через секунду продолжил. – Не загуляй гляди! Много времени не дам! Но и от тебя орудий жду ладных!

– Анафема! – взвыл Киприан, бросаясь на обломки колокола так, словно бы телом своим собрался укрыть его.

– Оставьте нас, – сурово бросил князь столпившимся за спиной. Те, сдержанно о чем-то перешептываясь, покинули храм.

– Анафема! Анафема, анафема, – словно заклинание повторял Киприан, с ненавистью глядя то на князя, то на пожилого человека.

– Место свое, владыка, знай, – глядя сверху вниз на распластавшегося старика, бросил князь. – А паче у Патриарха Вселенского поспрошай, а ту ли паству за собой ведешь?[109]День на раздумья тебе. – Резко развернувшись, Донской покинул храм.

– Хочешь пророчество от чужеродца? – оставшись наедине с Киприаном, пенсионер двинулся прямо на распластанного оппонента.

– Изыди! – поспешил откреститься от Николы тот.

– А ты слушай! – не обращая ни малейшего внимания на протесты, продолжал пенсионер. – Труды твои канут в Лету, и имя твое забудут. Все, делал что ты – временем сотрется, да Пимен в Москву Владыкою вернется![110]

– Типун тебе на язык! – крестясь дрожащими руками, прохрипел служитель.

– А все потому, что не поладишь с князем великим да в ссору с ним вступишь… как сегодня. Велик митрополит, да князя воля – сильнее, особенно если князь тот – Дмитрий Иванович. Вам бы вместе идти, а вы лаетесь все. – Словно бы вдруг лишившись сил, Булыцкий опустился на колени.

– Пощади, Никола, – жалобно протянул Киприан. В ответ тот лишь плечами пожал: мол, как скажешь. Так и сидели мужчины в полной тишине, слушая, как утихает за окнами пурга. До самого утра сидели. Киприан, истово крестясь и молитвы читая, а Николай Сергеевич, любуясь вдруг ставшими такими родными образами да иконами.

– Грех великий – гордыня, – глухо заговорил Киприан, едва лишь первые солнечные лучи пробились сквозь полумрак храма, – да грех тот – на мне. Замыслил себя выше князя, да с Богом наравне, да не подумал, что людина лишь грешная. Князю перечить – воле Господа противиться да строптивость свою показывать. Не должно быть такому! – поджав колени и раскачиваясь, в такт словам своим, монотонно бубнил митрополит. – Укором своим Небеса прогневал. Укором своим пятно на душу бессмертную поставил.

– Прости, владыка, что вмешался, – молвил Николай Сергеевич. Негромко, но акустика часовни многократно усилила его голос. Так, что Киприан вздрогнув, резко открыл глаза.

– Ты? – прищурился владыка.

– Не хотел ссоры твоей с князем; вот и вмешался, – глядя на старика, продолжал Николай Сергеевич. – Замирись. Замирись, не поздно пока! Крут Дмитрий Иванович, да отходчив. Замирись, Богом прошу тебя. Замирись, не поздно покуда.

– Не твоего, чужеродец, ума дело, – оскалившись и глядя куда-то за спину собеседнику, прошипел митрополит.

– Про Тохтамышев поход мне то же самое говаривали; забота не твоя, не лезь, – в сердцах бросил пенсионер, поднимаясь на ноги. – Мне-то какое дело? – с ненавистью пнув один из осколков, да так, что он с противным звоном улетел к стене, прикрикнул трудовик. – Да никакого! Жрите друг друга! Рвите! В порубы сажайте! Мне-то беда какая?!! За каждого подумай, за каждого что-то сделай, а потом еще и крайним будь! Надоели!!! Все!!! Возвращаюсь к Сергию и знать вас не знаю! – развернувшись, он замер. Прямо на него, оскалившись, надвигались двое вооруженных мужиков, в одном из которых признал пришелец того самого беззубого, что лобызаться полез на скоморошьих потехах.

– Большой грех отворотить дабы, малый совершить надобно бы. – Оскалившись, митрополит сжался в клубок, как змея, к броску готовящаяся. – Не дам имя Божье попрать! Не дам вере в Господа угаснуть! Не позволю, чтобы Православие святое мир делило с другими, – тяжело дыша, выплевывал тот слово за словом. – Феофан – душа недалекая, по-своему все учудил…

– Как же так, владыка? – обалдело уставился на него пенсионер. – Угрим, Тимоха, Некомат? Грех… смертоубийство!

– Ведать не ведаю про Некомата, – оскалился в ответ тот. – Остальные смерть во имя веры мученическую приняли, да во имя будущего великого! Знак мне, грешному!

– Ты им скажи-то! – буквально затылком чувствуя приближение душегубов, прошипел понявший все пенсионер. – Что? Крови позволишь в храме святом пролиться, а? – Время, вдруг сгустившись, растянулось, да так, что все, следовавшее далее, показалось преподавателю каким-то замедленным фильмом.

– Душегубы!!! – протяжно взвыл его оппонент, распрямляясь и с криком отпихивая в сторону пенсионера, встал между кинувшимися в атаку злодеями и Николаем Сергеевичем.

– От греха, владыка, – сбитый с толку таким поворотом, выдохнул беззубый, замерев с занесенным над головой ножом. – По-хорошему прошу, – неестественно выдохнул тот, грудиной, словно бы получив какой-то импульс в спину, подался вперед злодей. Раскинув руки в разные стороны и издав какой-то неестественно-гортанный звук, карлик, подброшенный неведомой силой, пролетел по инерции вперед, всем весом валясь на выставившего вперед руки Киприана. Только сейчас увидал пожилой человек знакомый силуэт в дверях храма и торчащую из затылка беззубого стрелу.

– Милован?!

Второй из злодеев, сориентировавшись, попытался кинуться вперед, стремясь укрыться за спинами своих бывших жертв. Отчаянный рывок, который был прерван глухим ударом воткнувшейся между лопаток стрелы.

– Владыка?! Как же так, – схватившись за обломок колокола, Булыцкий с ненавистью посмотрел на истово крестящегося служителя.

– Прости, – прошептал митрополит, тяжело валясь на колени. – И сам в грех впал, и других втянул! Ведать не ведал, что Феофан так все учудит, а, как узнал, так и поздно стало. Образумить не успел окаянного, – зашелся слезами тот.

– Ох, вводишь в грех, – зло прошипел трудовик с трудом, словно бы вдруг за спиной и впрямь мешок с камнями появился, поднимаясь на ноги вслед за оппонентом. – Говори, кто еще, – держа металлический кусок так, словно бы собирался с размаху раскроить им череп старика.

– Цел, владыка? – уже летел на помощь Милован.

– Гневом ослепленный, в грех скатился, за собою агнцев потащив! Гневом да гордынею подталкиваемый, душу сгубил бессмертную. Гневом своим едва княжество не сгубил молодое Московское, – вдруг зашелся слезами Киприан и, как показалось пришельцу, в этот раз совершенно искренне.