Селеста закрыла лицо руками: с некоторых пор она плакала по любому поводу, и хоть Анна с Мари твердили, что это дело обыкновенное для женщины в положении, я все равно удивлялась, до чего Селеста нынешняя не походила на Селесту прежнюю, будто подменили ее! Но нет, на этот раз феи были вовсе ни при чем. В конце концов, это же не они насылали на нее неудержимую тошноту от запаха жареной рыбы или еще какого-нибудь кушанья, до которого Селеста прежде была большой охотницей!

Я читала письмо из-за плеча Эрвина. Да, похоже, шахди Оллеман не терял времени понапрасну, а вернее того — связался с его величеством Эймаром заранее. Его гонцы не успели бы доставить послание прежде Бертиных знакомцев, это уж точно!

Так или иначе, но король Эймар требовал предоставить доказательства того, что его дочь Селеста действительно жива, а не является наглой самозванкой. Дескать, очевидцев того, как она пошла на дно, предостаточно, и живой с тех пор ее никто не видел, только пресловутую косынку нашли… Ну и, конечно же, в качестве доказательства нужно было отправить саму Селесту ко двору Эймара, а сопровождающим — уж кто бы сомневался! — должен был стать доверенный человек шахди Оллемана.

— Я запрещаю так рисковать, — сразу же сказал Эрвин, отбросив письмо. — Устрице понятно, что до дома Селеста не доберется, а отцу ее либо предъявят фальшивку и тем самым окончательно убедят — верить мне и той, кто назвался ее именем, нельзя, — или же будет заявлено, что Селесту вновь похитила ведьма, фея, да хоть кто!..

— И нечего госпоже бултыхаться по осеннему морю, — добавила Берта. — Ее и на суше-то штормит, а уж на хор-рошей такой волне…

Видимо, Селеста представила эту самую волну, потому что зажала ладошкой рот и выбежала прочь.

— Я и говорю, — невозмутимо произнесла старая рыбачка.

— Словом, от Эймара помощи ждать не приходится, — проговорил Эрвин, привычным жестом взъерошив волосы. Они отросли ниже плеч, так что он собирал их в хвост, только челка падала на глаза, вот ее-то он и теребил в задумчивости. — На мое письмо он не ответил вовсе. Видимо, не счел возможным переписываться с самозванцем или, хуже того, подменышем.

— Может быть, его еще не доставили, — покачала я головой. — Стоял штиль, а ты писал намного позже, чем Селеста. Теперь же начались шторма, вот ответ и запаздывает.

— Я тоже был бы рад утешить себя этим, но предпочитаю думать о худшем, — вздохнул он. — Что ж… Выходит, нас будто бы и нет вовсе!

— А если так, зачем же нас пытаются атаковать снова и снова? — спросил Ганс. — Вон, доложили, сегодня с моря пытались зайти три баркаса, вроде как контрабандисты в бурю угодили, просили помочь с ремонтом. Только здешние-то живо чужаков опознали да угостили их как следует…

— И почему я слышу об этом только сейчас? — прищурился Эрвин. — Где пленные?

— Нету пленных, — буркнул тот. — Эти южане не сдаются, а их там под лавками порядочно лежало. Скрутили только парочку парней с ближнего берега, которые взялись этих головорезов к нам доставить, но что с них возьмешь? Им заплатили, а они и не спрашивали, кому и по какой надобности сюда понадобилось, не принято. Они ж так… не пришей акуле хвост, в наших делах толком не разбираются. Денег им посулили порядочно, вот и…

— Ловко проскользнули, — добавила Берта. — Под самым берегом, так что русалки и не заметили, поди, а и заметили — за своих приняли. Суденышки-то в точности, как наши, оснастка та же, поди различи! Если б не чайки, успели б они на сушу выбраться, а там и до резни недалеко…

— Постой, при чем тут чайки? — насторожился Эрвин.

— Чайки вдруг поднялись со скал всей стаей и такой гвалт подняли… — покачала она головой. — Так и кружили тучей над теми баркасами, на гребцов да рулевых бросались, норовили глаза выклевать. Это ведь вы, госпожа, им приказали следить?

Я кивнула. Поди ж ты, получилось! На чаек большой надежды не было: они как завидят добычу, так забывают о любом обещании, но тут не подвели, и славно!

— В покое нас не оставят, — задумчиво произнес Эрвин. — Зимой сюда не так-то просто добраться, но… кто знает? Деревья зимой спят, а море? Марлин?

— Море никогда не спит, — ответила я, — разве что дремлет. Но мы ведь говорили о том, когда все должно разрешиться… Если до тех пор удастся сдержать обычных людей, то мы сможем хотя бы попробовать противостоять феям. Если нет… это уже не будет иметь значения.

— Значит, мы продержимся, — сказал он и привычным жестом обнял меня за плечи. — Эта земля всегда заступится за меня.

— А море вступится за эту землю, — улыбнулась я, — хотя бы потому, что часть дна морского когда-то была здешней столицей.

— Эту историю ты мне еще не рассказывала, — нахмурился Эрвин.

— Как же нет — я говорила о взрыве огненной горы далеко в океане, о том, как дрожала земля, а этот город ушел под воду…

— А, верно! У меня в голове уже все спуталось, — вздохнул он. — И о месте Силы ты говорила тоже. Не будем повторяться лишний раз. Здесь все свои, но мало ли, кто может прокрасться и подслушать? Я скоро от собственной тени начну шарахаться!

Эрвин взглянул на эту самую тень, которую отбрасывал на стену, и передернул плечами. Я знала, чего он боится: посмотреть вот так однажды на собственный черный силуэт и увидеть сложенное крыло — оно будет выглядеть уродливым горбом…

Праздник осеннего равноденствия выдался тихим и ясным. Затишье это тянулось с самого рассвета, и Берта сразу сказала — быть буре. И не обманула — к закату небо уже затянуло, и солнце едва пробивалось сквозь темные тучи, почти касавшиеся воды тяжелыми тушами. По волнам тоже пошла опасная рябь: дело шло к шторму.

— Не самое лучшее предзнаменование, — сказала Берта, поглядывая в окно. — Вот-вот грянет, какие уж тут костры! Как польет, тьма будет кромешная, ни зги не увидишь… Хорошо, что те, кто в море выходил, вернуться успели. Шторм-то будет похуже зимних, верно вам говорю!

Эрвин, услышавший это, вдруг вздрогнул и замер.

— Говоришь, ни зги не увидишь? — повторил он. — И праздничных костров не будет?

— Конечно, господин, — кивнула она. — Это сейчас тихо, а как ветер подымется, так любой костер не то что задует — вовсе сдует! В такие ночи неба от моря не отличишь, а моря от суши, это уж мое вам верное слово!

— Вот как… — проговорил Эрвин и вдруг, схватив меня за руку, потащил за собой. — Ганс, седлай коней, немедленно!

— Господин, да куда вы…

— Седлай, тебе сказано!

Он втащил меня в свои покои, захлопнул дверь и, по-прежнему не выпуская моей руки, выговорил:

— Ты поняла, Марлин?

— О чем ты?

— На этом берегу не будет видно ни единого огонька. Как тогда…

— Сегодня особенная ночь, — произнесла я и, не говоря больше ни слова, принялась собираться. — Правда, тогда, когда я позвала тебя, она была самой обыкновенной, но не теперь…