Малкольм задумался о моменте, когда обернулся во время дуэли. Он думал, что перед ним есть лишь два пути — либо отказаться от Эмили и стать пристойным лэрдом, либо сохранить ее и отказаться от амбиций. Каждый путь предлагал какие-то выгоды, но и требовал от него жертвы.

На пути, который он выбрал, были определенные вехи: женитьба на ком-то, место в парламенте, заключение пактов, рождение наследников, продуманные речи, политическое влияние, использование его, победа и смерть. Это был путь, в котором не оставалось места для радости.

Но что, если жизнь не была дорогой? Что, если она была океаном с бесконечными течениями и приливами — бесконечной возможностью менять курс?

— Довези меня до дома, не до «Уайтса», — внезапно попросил он. В клубе он оставался с того момента, как вышел из дома, хотя большую часть вечеров проводил в своей комнате, чтобы не видеть косых взглядов и не слышать шепотков о писательстве Эмили.

— Конечно. — Фергюсон постучал по крыше и выкрикнул новое направление, а затем откинулся в угол, продолжая играть со шляпой.

В тишине, когда на смену ярости последних дней пришла ясность, Малкольм заставил себя признать то, о нем его сердце знало уже не первую неделю.

Он любил Эмили. Он любил ее, когда она противостояла ему в худших его проявлениях. Он любил в ней то, что она обладала собственным мнением. Он любил то, как она восхищалась Шотландией, которую презирали другие леди.

И ее тайную жажду приключений. Любил смотреть, как она краснеет, особенно когда просит о самых непристойных вещах, что идут вразрез с ее врожденной стыдливостью. Он любил даже то, как она писала, но не готов был в этом признаться.

Та самая женщина, которую он так пытался отпугнуть, завоевала его сердце. И как бы отвратительно он себя ни вел, она, похоже, желала ответить ему взаимностью.

Он застонал. Ему так хотелось прийти домой и сказать ей об этом, но он не знал, какой его ждет прием. Она либо разозлится и будет швырять в него вещи, либо холодно и чопорно откажет ему, как он угрожал поступить с ней. И чтобы удержать ее, следовало извиниться. Хуже того, придется признаться в своих чувствах и надеяться на то, что он в ней не ошибся и что ее привязанность к нему выдержит их ссору.

Малкольм никогда не думал, что окажется в таком положении, но в тот миг он не мог не признаться себе, что трусит.

— Возможно, стоит вначале заехать в клуб, — сказал он. — Освежиться, позавтракать.

— Возможно, и стоит, — согласился Фергюсон, хотя карета уже останавливалась у дома Малкольма. — Эмили дома нет, поэтому твой повар наверняка устроил себе выходной.

Малкольм подался вперед, мгновенно лишившись ясности рассудка от невежливого замечания Фергюсона.

— А где она, черт бы ее побрал? Я думал, что ты вчера приезжал ко мне домой с визитом.

Фергюсон надел шляпу, в центре которой зияла дыра.

— Вчера она была там. И не сказала мне ни слова, кроме попытки выставить меня прочь, как было и во все минувшие дни. Просто вчера она прекратила тебя ждать.

— И когда ты собирался сказать мне об этом? — спросил Малкольм, тщательно контролируя голос, хотя глаза выдавали его состояние.

— Когда довезу тебя до двери — и вот мы здесь. Я думал сказать тебе до дуэли, но рад, что я этого не сделал. Ты мог бы целиться мне в лицо.

— Я говорил тебе не возвращать ее к матери.

— Я этого и не сделал. Она с моей сестрой. И как только ты решишь поблагодарить меня за заботу о твоей жене, я буду готов выслушать твои благодарности.

Голос Фергюсона внезапно заледенел. Малкольм увидел в нем сталь, которая была скрыта под внешней развязностью и безалаберностью.

— Ты знаешь, что я благодарен тебе, — сказал Малкольм.

Он хотел сорваться к городскому дому Элли, постучать в дверь и потребовать встречи с Эмили. Но его гордость и без того пострадала. Не время проявлять характер, когда он с такой легкостью может поддаться чувствам. Слабого сожаления было достаточно, чтобы удержаться и подумать о новостях, которые сообщил Фергюсон.

А Фергюсон наблюдал за несвойственной его другу выдержкой.

— МакКейб, ты не заболел? Я уж готовился защищаться, если ты вдруг решишь отправиться в «Джентльмен Джексон» и побоксировать, чтобы снять агрессию.

— Бокс не поможет, — ответил Малкольм, притворяясь расслабленным и игнорируя панику, подступающую к горлу. — Что ж, если она ушла, это может быть к лучшему. Когда мы расстались, она была не слишком со мной счастлива.

— Она казалась вполне довольной до вашего переезда в Лондон.

Малкольм больше не мог его слушать. Ему нужно было пройтись, подумать, решить, какой путь он выберет — или послать все пути к черту и биться с течением, чтобы вернуться в ее объятия. Он схватил свою шляпу и распахнул дверь.

— Отсюда я сам доберусь.

Фергюсон кивнул:

— Желаю удачи, МакКейб. Во всех твоих начинаниях.

Малкольм соскочил на брусчатку перед домом. Экипаж Фергюсона двинулся прочь и растворился в шумах пробуждающегося Лондона. Окна дома, без огней и занавесок, казались призраками прошлого — кто-то жил здесь, любил, считал особняк своим домом. Но для Малкольма особняк не был домом, и с этим ничего нельзя было поделать.

Он зашагал по брусчатке.

* * *

День Эмили начался не по плану. Впрочем, Элли была не из тех женщин, с которыми легко совладать.

Маркиза всегда была готова помочь попавшим в беду, пусть даже ее понимание «помощи» не совпадало с мнением облагодетельствованных. Когда Фергюсон привез Эмили к ее порогу, Элли развила бурную деятельность. Сутки спустя Эмили потрясенно подозревала, что, если бы Элли командовала войной на Полуострове, Британия давным-давно расправилась бы со всеми войсками Франции.

— Я действительно не считаю званый обед подходящей идеей, — протестовала Эмили, когда Элли почти затащила ее в гостиную.

— Чепуха, — отмахнулась Элли. — Как по мне, тебе стоило бы это сделать в ту ночь, когда Кэссель сообщил всем о твоем авторстве. У тебя есть поклонники, и разумнее привлечь их на свою сторону, чем прятаться, будто ты сделала нечто плохое.

Возможно, Элли была права. И все же Эмили попыталась отстоять свое мнение.

— Я всего лишь хочу поговорить с Малкольмом. Я переехала к тебе, чтобы встряхнуть его, чтобы заставить действовать, а не для того, чтобы принимать у тебя половину Лондона.

— Это не половина Лондона. На обед приглашены только тридцать человек. По сравнению с приемом на прошлой неделе это самая маленькая и уютная вечеринка на свете.

Эмили вздохнула. Элли, единожды вцепившись в идею, отказывалась идти на любые компромиссы. Но Эмили больше не хотела интриговать. Она хотела тихого разговора с Малкольмом и шанса поведать ему о том, что творится в ее сердце.