Отдохнув положенное время от вахты, Винсент снова на посту. Шеклтон ошибался. Так же как и все мы, Джон Винсент, как может, выполняет свой долг. Поскольку он не может двинуться без боли, то, пробравшись к мачте, накрепко привязывается к ней и обращает покрытые соляной коркой глаза к горизонту. Именно он в полдень на шестнадцатые сутки нашего плавания заметил в волнах охапку водорослей не больше метра в диаметре. Это был первый признак приближающейся суши.

С этого момента мы не отрываясь ищем в небе птиц. И они появляются. В те несколько секунд, пока шлюпка замирает на гребне волны, перед тем как ухнуть в очередную бездну, мы видим их стаи, летящие над морем на юго-востоке. Что это за птицы? Мы заключаем пари. Бэйквелл обнаруживает дрейфующие связанные между собой куски рангоута, вид которых заставляет нас заорать и замахать руками. Но где же остров? Ведь горы-то такие высокие! Почему же мы их не видим? Облака летят слишком низко, из-за них небо кажется темным.

— Следите за птицами! — кричит Уорсли. Они тем временем уже так близко, что мы можем различить глупышей, голубых буревестников и крачек. Крин, не отходящий от румпеля, следует курсом, по которому летят птицы, и его монотонное пение становится тем громче, чем громче птицы извещают о своем появлении.

— Там! — кричит Шеклтон. — Там появятся разрывы в облаках, сейчас там посветлеет, и мы увидим вершины!

С запада идет расширяющаяся светлая полоса, и погода меняется.

И в эту самую секунду раздается рев Крина.

В первый раз я слышу, чтобы он так кричал, потому что это сумасшедший рев, мы думаем, что это слова песни, которые никто не понимает.

— Она идет! — кричит он. — Держитесь крепче!

Это не разрыв в облаках, быстро приближающийся к нам со стороны кормы. Это белый пенный гребень волны, высота которой превосходит все, что я могу себе представить. Ее грохот поглощает все шумы, и пару мгновений, за которые «Кэрд» перескакивает впадину перед ней, океан не слышно совсем.

Времени на спасение паруса не остается. В оставшиеся секунды нет ничего важнее, чем найти какую-нибудь опору и вцепиться в нее изо всех сил. Крин набрасывает на себя штуртрос. Он накрепко привязывается к румпелю. Человек у мачты падает на крышу «каюты», это Уорсли; он обхватывает мачту руками и ногами. Через передний лаз вниз прыгает Винсент, через задний головой вперед ныряю я, за мной — только Шеклтон.

— Три человека внизу! — кричит он, и я вижу, как его лоб краснеет. С палубы никто не отвечает.

— Том! — опять орет Шеклтон. — Том! Сколько?

И я ору:

— Где Бэйквелл?

Тут «Кэрд» начинает скакать, он скачет, как блоха, вверх-вниз. Мы с Шеклтоном падаем друг на друга. По шлюпке летают камни, по нам катаются бочонки с водой. Я вижу, как в закутке на носу сидит Винсент и как его голова с такой силой бьет снизу по банке, что та ломается пополам. В этот момент начинается дикая тряска, и шлюпка бесшумно задирает нос с такой быстротой и легкостью, что кажется, будто у нее появились крылья и она вот-вот вылетит из воды. Я молниеносно понимаю, где мы — на гребне волны, и нам сейчас предстоит падение.

Когда нос опускается, в шлюпку начинает хлестать вода. В мгновение ока «Кэрд» оказывается полностью затопленным. Вода совершенно ледяная и обладает такой силой, что Винсент и все, что еще находилось в носовой части шлюпки, тут же оказывается на корме. «Кэрд» летит вниз. Вода устремляется обратно и собирается в носу. Шеклтон, Винсент и я в середине шлюпки пытаемся удержаться, цепляясь друг за друга, и жадно глотаем воздух в ожидании удара.

Это длится долго, так долго, что я успеваю с десяток раз прохрипеть:

— Бэйквелл! О Боже, Бэйквелл!

Удар вбивает шлюпку под воду. Все шумы замирают, и цвет воды, сейчас, когда не хватает света, меняется — серая вода пролива Дрейка приобретает цвет бутылочного стекла.

Я сразу понимаю: мы идем ко дну.

— Мы тонем, — стонет Винсент у меня на руках.

Но Шеклтон со своим испачканным кровью лицом знает лучше.

— Этого не может быть, — хрипит он, — этого не должно быть. Я это запрещаю.

Через полтора дня мы впятером затаскиваем полуразрушенную шлюпку на маленький каменистый откос. Он находится далеко в глубине залива короля Хокона на южном берегу Южной Георгии.

Уже много часов никто из нас не произносит ни слова, и даже достигнув цели, мы не издаем никаких звуков за исключением коротких глубоких неприятных стонов. Тридцать шесть часов мы не пили, с тех пор как волна разбила оба бочонка с питьевой водой, и нам с Шеклтоном и Винсентом пришлось наблюдать, как наша вода утекает во вторгнувшийся внутрь «Кэрда» океан. Мой язык распух и стал размером с кулак. Я хрипел, когда из волн прибоя передо мной вынырнули скалы мыса Демидова, я выл от счастья, как покойный Шекспир из упряжки Хёрли, и даже на безопасном берегу, слушая журчание ледниковой воды, я не могу прекратить думать о мучениях и боли, о которых писал Скотт и которые пережил я сам, — о смертельном страхе задохнуться от жажды.

Лишь при виде ручейка, который плещет из-под сугроба, мы падаем друг другу в объятья. Мы выживаем благодаря воде. Уорсли и шатающийся от бессилия Винсент сразу посылают Шеклтона за водой. Он, Крин и я возвращаемся к шлюпке, чтобы вытащить Бэйквелла и дотащить его до ручейка.

За частоколом из сосулек высотой в два человеческих роста в нескольких шагах от линии прилива Уорсли в скалах находит грот, размеры которого достаточны для размещения трех спальных мешков, единственного неповрежденного примуса и остатков провианта. Туда мы возвращаемся после того, как пришвартовываем «Джеймса Кэрда» и разгружаем его. Я готовлю густой суп из вяленого тюленьего мяса, и каждый получает столько молока со свежей водой, сколько хочет. Шеклтон определяет порядок сна: Винсент, который от ревматических болей едва реагирует на вопросы, получает один спальный мешок, второй мешок делят Крин и Уорсли, третий получаю я и наш раненый. Сэр Эрнест первый несет двухчасовую вахту, он курсирует между шлюпкой и гротом. За частоколом сосулек становится совсем темно, и в нашем убежище быстро воцаряются тишина и спокойствие.

Внизу в конце спального мешка стоят наши сапоги. Я обнимаю Бэйквелла.

— Шшш! Спокойно… тихо… — говорю я, наклонившись к его уху, и вытираю ему вспотевший лоб, когда новая волна боли пробегает по его телу. — Хорошо, — шепчу я, — все хорошо. Ты смог, любимый Бэйки, и здесь нет никакой воды.

Он дрожит и бормочет что-то. Рука, спасшая ему жизнь, под комбинезоном тверда, как кусок древесины, и в том месте, где ее зажал утлегарь, она очень сильно распухла. При каждом прикосновении Бэйквелл глухо стонет, пока я не убираю руку.

— Эй, Бэйки, мне нужно спать, — с трудом бормочу я. — Я умираю от усталости. И ты должен спать, слышишь? Ты спишь? Все позади, мы все выдержали, и тебе теперь нечего делать. Ты можешь просто лежать здесь и отдыхать. Завтра твои вещи просохнут. Мы охладим тебе руку и поставим шину. Я не уйду, просто посплю немного!