Восточный Туркестан (Синьцзян) еще в течение долгого времени оставался «болевой точкой» китайских властей: восстания против империи Цин, а затем – и против республиканского Китая поднимались здесь до середины ХХ в. – достаточно вспомнить, например, комульское восстание 1931–1934 гг., Восточно-Туркестанскую Республику во главе с Алиханом-тура, существовавшую в 1944–1949 гг., движение Осман-батыра, подавленное лишь к 1951 г. Причем предводители этих восстаний также использовали уроки своих предшественников, превращая религиозный фактор в фактор национальной борьбы. Последним по хронологии примером такого рода является провозглашение алтайскими казахами в 1943 г. Осман (Оспан) – батыра ханом в соответствии с древними обычаями, в том числе и поднятием на белом войлоке. Причиной присвоения ему такого высокого статуса стала его борьба за независимость всех китайских подданных, исповедующих ислам [Бенсон, 2005, с. 150].

Джунаид-хан: агент османского султана-халифа как вождь национально-освободительного движения. В какой-то мере более удачно сумел трансформировать религиозный фактор в национальный Джунаид-хан – последний монарх, вернее, диктатор Хивинского ханства. Выше мы уже упоминали, что этот вождь туркменского племени йомуд[152] начал свою борьбу за власть в ханстве, опираясь на фирман, выданный ему «повелителем правоверных» – турецким султаном, являвшимся также халифом. Однако уже в 1916 г. он стал использовать этот фактор для привлечения на свою сторону хивинского населения в борьбе против русских властей в Хиве, требовать их изгнания из ханства [Садыков, 1972, с. 176].

В какой-то мере его действия оказались эффективными: как и в Кашгарии, религиозное единство стало консолидирующим фактором в борьбе против иностранного сюзерена, исповедующего другую религию. Джунаид-хана активно поддерживало хорезмское мусульманское духовенство, традиционно обладавшее сильным влиянием на население [Тухтаметов, 1969, с. 87–88]. Поэтому узурпатор, находясь в эмиграции после поражения от российских войск в начале 1916 г., с большим интересом следил за событиями восстания в Средней Азии, выискивая возможность воспользоваться национально-освободительной борьбой в своих интересах [Восстание, 1960, с. 470, 474].

Таким образом, Джунаид-хан умудрился использовать религиозный фактор как национальный, одновременно привлекая к себе и население Хивинского ханства, призывая его к национально-освободительной борьбе, и иностранных покровителей-единоверцев – правителей Турции, Ирана и Афганистана, которые, демонстрируя поддержку ревнителю веры, на самом деле с готовностью вмешивались в дела Российской империи, стараясь ослабить ее центрально-азиатские владения. Любопытно, что Джунаид-хан, со временем все более и более становившийся исключительно агентом иностранного влияния в Хорезме, по-видимому, продолжал искренне верить в то, что является освободителем ханства от русского, а после 1920 г. – от советского владычества [Ниязматов, 2010, с. 460].[153] Вероятно, именно эта вера побуждала его не складывать оружия после свержения в 1920 г. и последующих многочисленных поражений и неудач и продолжать борьбу за престол вплоть до самой смерти в 1939 г. Примечательно, что его веру разделяли и многие представители родственного ему туркменского населения: еще в 1931 г. они поднимали восстание, обещая, что «в России Белый царь сядет на трон, власть в Туркмении примет Джунаид-хан» (цит. по: [Аннаоразов, 2013, с. 37]).

Как мы убедились, претенденты на престол нередко опирались не на один фактор легитимации, а сразу на несколько, чтобы укрепить свое положение в глазах подданных. Однако в некоторых случаях, напротив, происходил отказ от одного из факторов в пользу другого, представлявшегося такому претенденту более перспективным.

Амурсана и Ченгунджаб: от коллаборационизма к национально-освободительной борьбе. В середине XVIII в. в Западной Монголии вспыхнули два крупных восстания против маньчжурского господства. Их предводителями стали ойратский нойон Амурсана и монгольский князь-Чингисид Ченгунджаб. Помимо того что они во время восстания поддерживали контакты между собой и координировали свои действия против китайских войск, их объединяло также то, что к власти они пришли при помощи маньчжуров, против которых затем и обратили оружие.

Амурсана, как мы помним, был внуком джунгарского хана Галдан-Цэрена по женской линии, сыном его дочери. Будучи представителем рода хойт, он не мог претендовать на престол, поэтому предпочел поддержать своего родича Даваци – потомка боковой линии джунгарского правящего рода Чорос, который в обмен на помощь в занятии трона обещал ему особое положение в ханстве. Однако по какой-то причине новый хан не выполнил своего обещания, в результате между ним и Амурсаной возникли трения, вскоре вылившиеся в вооруженный конфликт; Амурсана потерпел поражение и был вынужден бежать в Китай.

Он явился к императорскому двору, где обвинил Даваци в измене и замыслах против сюзерена и заявил о готовности признавать цинский сюзеренитет, если ему будет оказана помощь в занятии джунгарского трона [Кузнецов, 1980, с. 29 и след.; Newby, 1998, р. 280]. Двухсоттысячная китайская армия, передовой отряд которой возглавил сам Амурсана, вторглась на территорию Джунгарии. Попытки Даваци начать переговоры с китайцами не имели успеха, вскоре он был разгромлен и взят в плен. Амурсана надеялся, что теперь он получит право занять трон, однако китайские власти решили иначе. Единое джунгарское государство было разделено на четыре удела: в соответствии с прежним делением «четырех ойратов» были выделены княжества-хошуна Дэрбэт, Хошоут, Чорос и Хойт, и Амурсана стал всего лишь правителем последнего из них – хошунным нойоном хойтов, к тому же формально являясь помощником маньчжурского наместника в Илийском округе [Горохова, 1980, с. 104–105; Златкин, 1964, с. 288–292].

Таким образом, Амурсана не добился того, на что рассчитывал, опираясь на поддержку маньчжуров. Его претензии на трон Джунгарского ханства, в принципе, были спорны в силу его происхождения. Теперь же его легитимность оказалась еще более подорванной в глазах местного населения из-за сотрудничества с китайцами, с господством которых ойраты не были намерены мириться. В этих условиях Амурсана принял решение, которое превратило его (по крайней мере в монгольской историографической традиции) из «пособника иноземных угнетателей» в «национального героя»: он призвал население Джунгарии восстать против маньчжуров и возглавил это восстание. Впрочем, исследователи не идеализируют этого деятеля и вполне однозначно заявляют, что на восстание его подвигли отнюдь не бедствия ойратского народа и желание видеть его независимым, а исключительно собственные амбиции: причиной выступления Амурсаны против маньчжуров стало их нежелание признать его ханом Джунгарии [Златкин, 1964, с. 293–294] (ср.: [Баабар, 2010, с. 100]).