Он знал, где отец наметил пикник, и хотел прийти туда первым. Место было за Далеким хутором, на светлом лугу, с одной стороны окаймленное ржаным полем, а с другой – ельником. Когда-то они случайно выбрались сюда, возвращаясь с грибного похода и свернув не на ту просеку. Пройдя через березовую рощицу, Андрей вышел к лугу. Место и правда было что надо. У кромки леса пепелище, вокруг поваленные деревья, на которых можно было отлично расположиться, а подальше разбросаны валуны. Весь луг был облит солнцем, ветер остался гулять за лесом, и стояла такая тишина, что было слышно, как шелестит трава. Дойдя до середины луга, Андрей остановился и огляделся. Хотя все это было знакомо ему, сегодня луг показался загадочным, как будто его здесь вовсе и не было, а появился он только сейчас, специально для него. Как будто пока Андрей бежал сюда от большого камня, лес расступился и раскрыл перед ним одну из своих тайн. Он еще раз повернулся вокруг своей оси, посмотрел на небо, опять на лес и засомневался.

А может, это совсем не тот луг, на который они тогда вышли, и отец что-то перепутал? Сколько они тогда шли отсюда до Далекого хутора? Уж точно не дольше четверти часа, так что по расстоянию вроде все совпадало. Он стал обходить луг по окружности, пытаясь вспомнить какие-то детали, которые отличали его от других. На первый взгляд все сходилось. И ржаное поле, и пепелище в кругу поваленных деревьев, на которых уже зеленели новые ростки. Правда, ему показалось, что стволов тогда было больше, хотя он их, конечно, не считал. Может, их просто увезли на дрова? Потом он вспомнил, что на том лугу было два одинаковых, заостренных кверху валуна, а между ними плоский камень с прямыми углами, похожий на пьедестал, как будто его обтесала человеческая рука. И вот его-то сейчас Андрей как раз и не мог найти – между двумя заостренными кверху камнями зияла пустота, и он все бродил среди валунов, как зачарованный, как будто тот камень мог изменить форму или оказаться в другом месте. В растерянности он присел на валун, и тут ни с того ни с сего подумал, что может и он – это кто-то другой, перед которым предстал этот незнакомый луг. Такой бред раньше никогда не приходил ему в голову и, пораженный даже не этой нелепой мыслью, а скорее самим собой, способным подумать такое, он замер, больше ничего не предпринимая и совершенно явственно видя перед собой тот квадратный камень, вместо которого теперь зеленела травка.

Раздались смех и голоса, и вдали показалась вся компания во главе с отцом, который, никому не доверяя, нес ведро с маринованной бараниной. Андрей вскочил на валун и замахал руками, приветствуя его.

– Андрей, вот ты где! – закричал отец и помахал ему свободной рукой.

Конечно, это был тот самый луг, который они тогда нашли с отцом. И как ему могла прийти в голову такая дурацкая мысль? Народ уже ввалился на луг, растекаясь по нему, без промедления вовлекая травы, деревья, валуны в орбиту своей деятельности. Это были практичные, энергичные люди, и все так и горело под их ловкими пальцами и проницательным глазом, коим они мгновенно отделяли полезное от бесполезного, приспосабливая луг к своим потребностям. Вот уже звякала посуда, были расстелены скатерти на траве, пристраивались в тень бутылки с вином и соком, а на валунах поровнее резались овощи и хлеб. Мужчины уже натаскали откуда-то плоского плитняка и теперь сооружали мангал, а кто-то решил построить шалаш и зычным голосом побуждал всех искать гибкие ветви. Ленинградский приятель в синей школьной эстонской фуражке, посвистывая, обтесывал ножом здоровый сук, на случай дождя на четырех палках можно было растянуть целлофан и продолжать пировать. К Андрею приближалась мать с какими-то банками. На ней были светлые спортивные штаны, которых он раньше не видел. Погруженная в беседу с московской подругой, мать, кивнув, прошла мимо, и ему почему-то стало грустно, что она ничего не спросила у него, увлекшись разговором.

Обычно Андрей легко присоединялся к любой компании, не желая оставаться в стороне от движения, но теперь все эти четко слаженные действия как-то ускользали от него. Он никак не мог найти лазейку, чтобы нырнуть туда и подключиться к общим действиям. Так и не зная, куда себя деть, он опять потащился к валунам в поисках квадратного камня. Ему было неловко, что он ничем не занят, но никто не замечал его, поглощенный каждый своим делом. Между тем луг, наполненный шумом и голосами, потерял всю свою загадочность. Из головы исчезли странные мысли, видимо не в силах выдержать натиск человеческой энергии, а вместо них появилось одиночество, которое он уже не мог разделить ни с кем, кроме как с большим камнем.

– Андрей, ну чего ты маешься? Тебе что, заняться нечем? – раздался голос отца.

В шортах, голый до пояса, тот руководил сооружением мангала. Тыльной, чистой стороной ладони отец вытирал пот со лба, одновременно откидывая назад черные волосы. Отец был красив необычной, диковатой красотой, и непонятно было, как он сам к этому относится. Мать, во всяком случае, только посмеивалась, когда женщины, не в силах оторваться от него, подкидывали все новые темы для разговора. Но отца, кажется, больше интересовали цветущие сады, парники и камин их будущего дома. В этом смысле он был как эстонец, помешанный на куске земли. Однажды мать сказала, что ее не проведешь, что она точно знает: самое счастливое время в его жизни было, когда они с матерью, братом и сестрами, убегая от фронтовой линии, вышли на брошенный дом с садом и жили там все лето, пока не погибли мать с братом, и огонь, уже сиротами, не погнал их дальше на запад. И что теперь отец все искал этот дом с цветущим садом, чтоб веселил его сердце, и с огородом, чтоб кормил его. И что за этот дом, в котором он мог спрятаться от мерзости запустения, он был готов душу продать. Отец не стал возражать, только ухмыльнулся и ответил, что ей как дочери народа, подарившего миру бессмертного душелюба Гёте, конечно, лучше знать, но ведь и она, заложив свою душу, тоже строила себе дом, правда, не на берегу моря, а на советском академическом поприще.

Конечно, как человек компанейский и кандидат в парторги, отец ходил на праздники в баню, где весь коллектив пил горячительные напитки и расслаблялся, оголив тела. Но в отличие от плешивого, бесцветного Сан Саныча, каждый раз влипавшего в историю с очередной русалкой, которая оказывалась совершенно неотразимой в купальнике, отец обходился без авантюр.

Он оторвался от мангала и выразительно посмотрел на сына.

– Кто не работает, тот не ест. Шашлык кушать любишь? Любишь. Вот и давай, сгоняй в лес за хворостом, да посуше бери, скоро костер будем делать.

Андрей вошел в лес, и, пройдя немного, оглянулся, чтобы запомнить тропинку, по которой нужно будет возвращаться. Он было уже пошел дальше, как вдруг в просвете между еловыми ветками увидел мать. Нагнувшись, она возилась на стволе у пепелища. Хотя он не видел ее лица, он знал, что она чуть улыбается, как всегда, когда она обустраивала жизненное пространство, как бы лепя его по своему образу и подобию. Он еще раз подумал, что не видел раньше светлых брюк, которые она сейчас закатала до колен. Андрей повернулся и зашагал дальше, хотя хвороста вокруг было предостаточно. Но ему почему-то казалось, что хворост здесь не такой, какой нужен для их костра, который сегодня ночью заменит солнце. Он уже больше не смотрел по сторонам и вниз, а все шел вперед по устланной хвоей, бугристой, упругой земле. Дойдя до черничника, тропинка сузилась, но отчетливо прорезая еще пустые кустики, все дальше уводила его от луга, от матери с отцом и от всей их теплой компании. Погружаясь в толщу леса, Андрей вдруг подумал, что ведь и у леса, как и у людей, должно быть сердце, где он хранит свою тайну. Сегодня он уже почувствовал это могучее сердцебиение, словно огромный маятник раскачивался по всей Руха. Сначала утром в постели, купаясь в солнце и ветре, потом у большого камня и на светлом лугу, который зачаровав его, на миг заставил усомниться в реальности происходящего. Вот и сейчас, вместо того чтобы остановиться, собрать сколько нужно веток и пойти обратно, он продирался сквозь ельник, обцарапывая руки и ноги и совершенно позабыв, что его ждет отец. Ельник стал редеть, вот уже показались осины и березы, расстояние между ветками все расширялось. Впереди засветлело открытое пространство и, пройдя еще каких-то полсотни метров, Андрей понял, что вышел к Далекому хутору. Это мог быть только он, поскольку других хуторов здесь поблизости не было. Отогнав от себя мысль, что тогда он все это время удалялся от светлого луга, Андрей подошел поближе и огляделся. Он уже несколько раз бывал здесь, поскольку сюда каждый год в июле и августе приезжали знакомые москвичи с дочкой его возраста. Сейчас их еще не было, и небольшая пристройка, которую они снимали у хозяев, пустовала. Не решаясь пока зайти в сад, он обошел его и, остановившись перед домиком, убедился, что там никого нет. Дверь была закрыта на засов, и все занавески задернуты. Он еще постоял какое-то время, прислушиваясь, но ни из глубины двора, ни из большого дома не раздавалось ни звука. Даже собака куда-то запропастилась. Тогда Андрей углубился в сад и опять осмотрелся. На веревке висело пестрое лоскутное одеяло, там же под старыми яблонями раскачивался гамак. У сарая лежали дрова, рядом чурбан с воткнутым топором. Посередине двора был колодец, от которого к крыльцу большого дома вела дорожка из плитняка. Хутор как хутор, ничего особенного, кроме того, что здесь не было забора, видимо потому, что стоял он в лесу, а лес для эстонца был естественным продолжением его дома, и поэтому всегда защищал его. А еще на Далеком хуторе жила Инес, королева Руха. Инес появилась в Руха в прошлом году. Вообще-то она всегда жила здесь, просто никто не замечал ее, пока ей не стукнуло пятнадцать. Тогда вдруг все увидели ее, и местные и дачники, и поразились ее красоте. Народ стал говорить, что скоро слух о ней дойдет до знаменитого московского режиссера и он пригласит ее играть в своем фильме, как ту другую, знаменитую эстонскую красавицу, которая, с отрешенным видом бродя по апокалиптическим грязновато-коричневым ландшафтам и так и не проронив ни слова, прославилась на всю страну.