Чарльстон сдался, Питерсбург пал, Ричмонд сожгли; армии Конфедерации капитулировали. Все было кончено. Спустя четыре горьких года война завершилась. От Потомака до Рио-Бразос начали зарастать травой брошенные окопы и укрепления, скелеты людей и коней, а к концу июня, когда трава пожухла от жары, лишь сожженные дома плантаторов, разрушенные города и разбитые сердца свидетельствовали о том, что случилось с Югом. Той весной уши, привычные к звукам канонады, вновь учились слышать звонкий птичий щебет. Изможденные ветераны некогда грозных армий сложили оружие и устало двинулись по домам.

Лизнув палец, Скарлетт О'Хара Гамильтон подобрала с тарелки последнюю крошку кукурузного хлебца.

— Мамушка, бродягам нужно давать порции поменьше.

Старая служанка понесла посуду на кухню, сердито гремя тарелками и ворча:

— В Таре не принято голодных прогонять, да эти ребята никакие и не бродяги, они солдатики!

Хотя Тара находилась вдали от проезжих дорог, эти «солдатики» появлялись каждый день.

— Просто по дороге, мэм. Возвращаюсь домой. Там ребятишки, не видал их с шестьдесят третьего. Надеюсь, признают старого отца…

А вчера один бывший солдат из Алабамы провел ночь на полу в гостиной Тары и позавтракал кукурузным хлебцем перед дорогой. Теперь оставшаяся кукурузная мука — все семь драгоценных фунтов — была заперта в винном шкафчике Джеральда О'Хара.

Обои в столовой Тары солдаты Шермана ободрали в поисках ценных вещей. Некоторые из разнокалиберных стульев были смотаны проволокой.

— Я не столяр, мисс Скарлетт, — объяснял Порк. — Я камердинер массы Джеральда.

Мелани поднялась со стула.

— Я немного устала. Если не возражаете, полежу чуток, пока не настанет пора идти копать картофель. Скарлетт, дорогая, ты меня разбудишь?

Та коротко кивнула, а Мелани постаралась изобразить улыбку получезарнее.

— Если не разбудишь, я не смогу уснуть. Нельзя ведь все делать тебе одной.

— Ну конечно, я тебя разбужу, — солгала Скарлетт, целуя золовку в щеку.

Теперь янки уже ничего не украдут. В Таре больше нечего красть. Из сотни мясных и молочных коров, двух сотен свиней, сорока лошадей и мулов, пятидесяти овец, кур и индюшек без числа выжили лишь одна лошадь, одна молочная корова, одна строптивая свинья, которая постоянно норовила сбежать, да две курицы не первой молодости. Скотину, которую янки не перерезали, они прихватили с собой.

Все работники Тары, даже такие надежные, как Большой Сэм, сбежали. Остались только домашние слуги — Порк, Мамушка, Дилси и Присси, хотя порой Скарлетт хотелось, чтобы и они сбежали. Четырьмя ртами было бы меньше.

В неустанной борьбе за поддержание Тары даже мысли об Эшли Уилксе потускнели в сознании Скарлетт. Умер ли, или в лагере для военнопленных, как многие, или вернется домой, ей было неведомо. Перед сном Скарлетт поминала его в своих молитвах, почти всегда. Хотя иногда, в полном изнеможении, забывала.

Год назад, когда Ретт Батлер оставил ее на дороге после бегства из горящей Атланты, она стремилась в Тару своего детства, где Мамушка напоила бы ее теплым молоком, а мама, Эллен, положила бы влажную ткань на горящий лоб. Все страхи войны остались бы позади, стоило только припасть к материнской груди.

Увы, мечты вскоре развеялись.

За день до приезда Скарлетт — всего один, но невозвратный день — Эллен умерла от лихорадки. С именем мужчины на губах — французским именем Филипп.

Теперь на свете не осталось никого, кто мог бы подсказать Скарлетт, что ей делать, как жить. «Филипп, что за Филипп?» Она не знала никакого Филиппа. Зато была масса других дел, требовавших внимания.

Иногда Скарлетт казалось, что лучше бы Джеральд О'Хара умер вслед за женой. Исчез прежний проницательный, дерзкий, уверенный в себе человек. Хотя Джеральд все так же сидел во главе стола и без жалоб съедал отводившуюся ему порцию, он тронулся умом.

Джеральд поднялся.

— Пойду прилягу, дорогая. Сегодня вечером мы с матерью едем в Двенадцать Дубов.

— Замечательно, — сказала Скарлетт, хотя Джон Уилкс давно уже был мертв, а усадьба Двенадцать Дубов сожжена дотла.

Скарлетт поддерживала иллюзию, потому что в моменты просветления, когда Джеральд О'Хара вспоминал все свои потери, он мог только рыдать.

Малыш Уэйд барабанил ногами по стулу и ныл, прося есть.

— Уэйд, придется подождать. Когда Мамушка спечет новые кукурузные хлебцы, тебе достанется миска, в которой она будет замешивать тесто.

Скарлетт подвязала шляпку и вышла наружу, где ее поджидал Порк, одетый в старый выходной сюртук Джеральда. Решительно поджав губы, Порк завел давно известную жалобу:

— Мисс Скарлетт, когда прежний хозяин хотел выкупить меня у массы Джеральда, то предлагал восемь сотен долларов — по тем временам хорошие деньги. Да, мисс, очень! Но масса Джеральд не захотел брать за меня денег, потому что я стал его камердинером. Не люблю хвастать, но люди говорили, что я самый лучший камердинер в округе Клейтон. И я не стану копать картошку!

— Порк, — смирила себя Скарлетт, — если такой сильный мужчина не желает помочь, как нам справиться, одним женщинам?

Краем глаза Скарлетт заметила, что сестра ведет их единственную лошадь к помосту, чтобы сесть верхом.

— Сьюлин! Сьюлин! Подожди!

На Сьюлин было лучшее платье, в поредевших безжизненных волосах красовался белый пион.

— Сьюлин, куда ты собралась?

— Как куда? Я еду в Джонсборо, дорогая сестра. Сегодня вторник.

Фрэнк Кеннеди был «суженым» Сьюлин уже много лет. Хотя его лавку в Джонсборо разорили, каждый вторник Фрэнк привозил из Атланты бакалейные товары и овощи и менял их на яйца, масло, мед и разные просмотренные федералами фамильные ценности.

— Прости, Сьюлин, лошадь нам сегодня нужна. Дилси разузнала, где янки выкинули целую бочку муки с жучками. Представляешь, как здорово будет поесть печенья!

Бросив пион на землю, Сьюлин вернулась в дом.

Скарлетт прикусила язык.

Янки сожгли весь запас хлопка Джеральда О'Хара стоимостью двести тысяч долларов. Через несколько месяцев они вернулись, чтобы сжечь собранный Скарлетт небольшой урожай, примерно на две тысячи. За месяц до капитуляции конфедератов она засеяла поле снова. Если этот урожай не съедят долгоносики и не задушат сорняки, осенью можно будет выручить долларов двести — целое состояние.

До войны Скарлетт считала, что лишь невежественные люди съедают посевные семена. Теперь же она поняла горькую правду: люди съедали зерно и припасенную для посадок картошку, пекли хлеб из последней пшеницы, когда их донимал голод. Скарлетт благодарила Бога, что люди Тары не могли съесть семена хлопчатника!