это убираться, откуда пришли, без сражения. А они, оказывается, притязали на прием в его ёрту, на его хлеб, баранину и уйран, тем самым лишая его возможности даже заговорить как об изгнании, так и о битве.

Но возразить сюр-баши не мог: древний обычай прочно замыкал ему уста. Всякий вправе попросить о гостеприимстве, особенно когда делает это с соблюдением всех обычаев, и отказавший в нем оскорбит само Высокое Небо.

Да и само то, что чужаки знают обычай, заставило сюр-баши несколько растеряться. Выходит, эти светловолосые люди из внешней тьмы – не совсем то, что о них думают.

– Юрать, – чуть помедлив, с достоинством произнес Байгул, – эсе манан хана пулатан.

– Хорошо, ты будешь моим гостем, – радостно прошептал Мамалай. – Добро-дело, господин!

Знаком Байгул предложил новоявленным гостям зайти в ёрту. Взгляд его при этом задержался на мечах Годо и Свена; тайком вздохнув, Свен снял с плеча перевязь, где висел Страж Валькирии, и бережно опустил на землю, острием к реке – в ту сторону, откуда они пришли. Уже без мечей входя в резные двери, оба старательно переступили через порог и прикоснулись правой ладонью к притолоке – тоже в знак мирных намерений. Если они соблюдают обычай, то и Байгул не сможет его нарушить, и эти простые действия должны были послужить им защитой более мощной, чем полный доспех хазарского всадника.

Но всего этого было мало. Байгул мог и рассердиться в душе, что русы силой навязались ему в гости и вынудили соблюдать мир; им еще предстояло убедить его сохранять мирный настрой и дальше, после того как они покинут его ёрту. А для этого одного знания обычая будет, пожалуй, мало.

Байгул, после гостей войдя в ёрту, указал им на место возле резных ларей напротив входа, у задней стены. Свен глянул на Мамалая – тот кивнул и еще раз тайком подмигнул: все хорошо, вам дали почетные места. Подбежали две юные девушки и постелили перед ларями слева по два круглых коврика цветной шерсти один на другой, и Мамалай еще раз кивнул.

Подойдя к коврикам, братья страдальчески взглянули друг на друга и уселись. Мамалай пытался научить их правильной посадке: свернув ноги калачиком и подогнув под себя. С непривычки было неудобно. Он садился в такую позу легко, будто у него в ногах не кости, а веревки, и со стороны казалось, ничего нет проще и удобнее. «У него ноги короткие и кривые! – возмущался Годо. – Они верхом много ездят, потому у них ноги колесом! Им сподручно! А нам?» Длинные ноги варягов не были приспособлены к такой посадке, но вытягивать их, как предупредил Мамалай, не стоит: с вытянутыми ногами сидят почтенные старики и знатные женщины.

Сам Байгул уселся справа от гостей. Мамалай и Хольви с Эгилем заняли места возле сыновей Альмунда, а со стороны сюр-баши расселись еще какие-то булгары среднего возраста и молодые – не то родня его, не то дружина.

– Позволь вручить тебе наши дары в знак нашей дружбы и уважения к тебе и твоему роду, – сказал Годо и кивнул Эгилю, своему телохранителю.

Эгиль и Хольви открыли большой берестяной короб и стали вынимать подарки. Пять шелковых кафтанов, пять пар сапог из красной кожи, горшочки с благовониями, мешочки серебряных шелягов (за два лета у сарацин Свен привык называть их дирхемами). Мамалай вынимал каждый предмет и показывал его Байгулу и его людям со всех сторон; все внимательно смотрели и кивали.

– А это для госпожи, твой жены, – продолжал Мамалай, вынув большое шелковое покрывало и золотой перстень с самоцветом.

Кивнув, Байгул совершил нечто странное – поднял правую руку и высыпал из рукава на кошмы перед гостями десяток дирхемов. Но Мамалай предупреждал, что это означает благодарность за дары, и у Свена немного отлегло от сердца – кажется, хозяину все это нравится.

В дверном проеме ёрту что-то мелькнуло, заслоняя свет. Раздался приятный металлический звон, и Свен невольно вскинул голову, будто услышал нечто знакомое. Вошла молодая гибкая женщина в кафтане ярко-зеленого шелка; в ее повадках смешалось некоторое смущение перед чужаками с уверенностью госпожи.

– Салмакай, джаным! – сказал Байгул, и глаза его мягко прищурились от сдержанной улыбки.

А Свен уставился на вошедшую во все глаза. В лицо он даже не взглянул, его взгляд зацепился за другой предмет. Зеленый кафтан госпожи, с красно-желтым узором, был подпоясан кожаным поясом с бронзовой пряжкой хорошо ему знакомого вида: ажурная, собранная из прямых и волнистых бронзовых полосок, с десятком колечек по нижнему краю, на которых висели на длинных цепочках лягушиные лапки, тоже из бронзы.

Такого рода украшения – застежки, пряжки, подвески – носили все знакомые ему женщины из племени мерен: Кастан, Илетай, Ошалче, даже Арнэйд. Похожую застежку он привез из Арки-варежа в подарок Вито в первую зиму после свадьбы; и сейчас еще помнил, как она обрадовалась и всю ту зиму носила ее, приколов на грудь. Выходит, у булгар такие тоже носят?

Хозяйка, обеими руками держа серебряную чашу, подошла к Годо и приятным нежным голосом, немного зажатым от смущения, произнесла несколько слов:

– Ош кочкышым сийлыза![27]

Речь ее произвела такое впечатление, что все гости разом вздрогнули.

Мамалай испуганно вытаращил глаза, глядя на Свена, и слегка развел руками: я не понял! Годо нахмурился, зато сам Свен уставился на хозяйку.

Он-то понял ее речь, хотя сам не сразу сообразил, каким образом. «Примите белую пищу» – вот что она сказала, протягивая Годо чашу с чем-то вроде кислого молока. Но как он ее понял? Чудесным образом начал понимать по-булгарски?

Однако растерянное лицо Мамалая подсказывало: все не так просто.

Вскинув глаза, Свен впервые взглянул в лицо госпожи – весьма миловидное, надо признать, и выпалил первое, что пришло в голову:

– Ёлусь па ёлусь![28]

Молодая женщина застыла, в изумлении глядя на него, ее темные, немного раскосые глаза округлились. Эти глаза, как и застежка, напомнили ему невестку, Илетай.

– Ты знаешь язык чермису? – с явным удивлением спросил Байгул и даже немного подался вперед.

И опять Свен понял его сам, без помощи Мамалая, а тот и не мог ее оказать, лишь переводил изумленный взгляд с Байгула на Свена, которые вдруг заговорили меж собой без его участия. За время похода Свену привелось много общаться с мерен Тумая и с меренскими русами Арнора, так что его меренский язык значительно улучшился и о каких-то простых вещах он мог вести беседу без помощи толмачей. Но уж никак не ждал, что эти знания пригодятся ему здесь!

– Чермису? Я немного знаю