В связи с этим в истории Амнона и Фамарь возникает немало вопросов. И самый главный из них заключается в том, почему Давид не наказал Амнона. Да, "очень разгневался", но не наказал! Хотя царь должен был чувствовать свою личную ответственность за то, что произошло в его семье: ведь в конце концов это именно он послал дочь к сыну, и Амнон должен был заплатить и за свое вероломство, и за два страшных преступления – изнасилование и вступление в связь с собственной сестрой. Причем вроде бы Амнон не мог оправдаться тем, что он совершил этот грех с сестрой только по отцу, а не по матери, так как Пятикнижие ясно указывает: "И если человек возьмет сестру свою, дочь отца своего или дочь матери своей, и увидит наготу ее, и она увидит наготу его, то это позор, да будут они отторгнуты на глазах у сынов народа их. Наготу сестры своей он открыл; грех свой понесет он" (Лев. 20:17).

Объяснение некоторых комментаторов, что Давид не мог наказать Амнона, так как еще чувствовал, насколько безнравственно он сам выглядит в истории с Вирсавией, звучит откровенно слабо и неубедительно. Между тем вопрос о том, почему Давид решил оставить Амнона безнаказанным и как вообще такое могло произойти в царском дворце, видимо, не давал покоя еще современникам царя, ну а уж следующие поколения вообще ломали над ним голову.

К тому же во всей этой истории есть и немало других странностей. К примеру, не только Амнон, но и его кузен Ионадав явно не усматривают в желании Амнона ничего преступного и противоестественного, а потому с легким сердцем дает совет, как заманить Фамарь в ловушку.

Сама Фамарь в момент, когда Амнон увлекает ее на постель, предлагает ему попросить ее руки у отца и выражает уверенность, что тот ему в этом не откажет – а как же тогда быть с законом, запрещающим брак с сестрами?! Существует опять-таки объяснение, что, предлагая сводному брату просить у отца ее руки, Фамарь просто пыталась найти предлог, который позволил бы ей успокоить Амнона и выскользнуть из его объятий, но этот довод опять-таки не убеждает.

По мнению мудрецов Талмуда, дело заключалось совсем в другом. Мать Фамари и Авессалома, гисурская принцесса Мааха не была еврейкой и не прошла гиюр, а потому и Фамарь не считалась еврейкой. А это, в свою очередь, с точки зрения еврейских законов означало, что она не считалась сестрой еврея Амнона и после прохождения гиюра вполне могла вступить с ним в брак. Кроме того (опять-таки с точки зрения иудаизма), брак между братом и сестрой по матери запрещен всем народам планеты, в то время как запрет на брак с сестрой по отцу касается только евреев.

Таким образом, брак между Амноном и Фамарью действительно был возможен, но Амнон от этой возможности отказался. И уж в любом случае Амнон подлежал наказанию – если не смертной казни, то принудительной женитьбе на единокровной сестре, выплате ей компенсации и т. д. То, что Давид всего лишь "разгневался", но отказался наказывать Амнона, свидетельствует, видимо, о силе его отцовской любви, которая зачастую была настолько слепа, что шла во вред и самим детям, и всем окружающим, а порой – как убедится читатель дальше – и стране в целом.

Но Авессалом, безусловно, не простил Амнону случившегося. По всей видимости, он действительно любил Фамарь и был очень близок с сестрой, так как, в отличие от всех остальных детей Давида, они оба были не только детьми, но и внуками царя, пусть и не еврейского. Не исключено, что Авессалом в душе презирал остальных своих сводных братьев и сестер, считая их "плебеями", и уж, конечно, сама мысль, что сын какой-то безродной еврейки обесчестил его сестру, выводила Авессалома из себя.

Видя, что отец не спешит наказывать своего первенца, Авессалом решил взять закон в свои руки и самолично отомстить за Фамарь. При этом он сознавал, с какими трудностями было связано осуществление этого плана – ведь и Амнон, и сам Давид не могли не догадываться о том, какие чувства им владеют, какие мысли роятся в его голове, и были настороже.

Таким образом, главным для Авессалома было усыпить бдительность отца и брата и выбрать наиболее подходящее время и место для нанесения удара. Поэтому ни словом, ни жестом, ни тем более действием он не выдал своих чувств. Сделав вид, что смирился со случившимся, он даже посоветовал смириться с этим и Фамарь ("А теперь, сестра моя; он – брат твой, не принимай этого близко к сердцу").

Целых два года, два долгих года Авессалом терпеливо ожидал своего часа и, наконец, видя, что Давид и Амнон и в самом деле поверили в то, что он отказался от мести за сестру, решил, что такой час пробил.

* * *

"…И было через два года, когда в Баал-Хацоре, близ Эфраима, были стригущие овец, пригласил Авшалом всех сыновей царя…" (II Сам. 13:23).

День стрижки овец, как уже говорилось выше, всегда был одним из главных праздников скотоводов-израильтян, сопровождавшимся пиром и обильными возлияниями. Порой даже излишне обильными, когда участники праздника напивались так, что уже не ведали, что творили.

Именно после такого пира родоначальники десяти колен Израиля продали в рабство своего брата Иосифа. Именно в день стрижки овец, как помнит читатель, богач Навал напился до такой степени, что осмелился прогнать пришедших за данью людей Давида. И вот на этот праздник Авессалом и решил пригласить в свое имение всех царских сыновей.

Точнее, сначала он явился с этим приглашением к отцу – прекрасно зная, что тот откажется поехать. Тогда Авессалом начинает упрашивать Давида отпустить к нему всех царских сыновей – и Давид соглашается отпустить всех, кроме Амнона.

– Но если не ты сам, то пусть хотя бы Амнон, старший брат, пойдет с нами, – роняет на это Авессалом.

И Давид настораживается – подобная просьба кажется ему подозрительной: "И сказал ему царь: зачем ему идти с тобою?" (II Сам. 13:26). Но Авессалом так упрашивал, казался таким искренним и доброжелательным, что Давид уступил.

Между тем, получив согласие отца, Авессалом поспешил в свое имение и приказал слугам дождаться, когда все участники праздничного пира будут пьяны, а затем наброситься на Амнона с ножами и ножницами для стрижки овец и заколоть его. Причем дождаться надо было обязательно. Во-первых, потому, что в трезвом состоянии Амнона, бывшего отличным воином, взять было не так-то просто. А во-вторых, для того, чтобы было как оправдаться перед Давидом – в конце концов, какой спрос с пьяных?!

Так и было сделано. В самый разгар пира, когда уже, казалось, ни один мужчина в имении Авессалома не держался на ногах, хозяин дома, все это время только делавший вид, что пьет вместе со всеми, а сам остававшийся совершенно трезвым, подал условный знак слугам. Повинуясь этому сигналу, на пьяного Амнона в мгновение набросилось около десяти человек, нанося ему бесчисленные удары ножами и ножницами.

Увидев лежащего в луже крови старшего брата, все сыновья Давида мгновенно протрезвели и в ужасе вскочили на своих мулов, решив, что Авессалом уготовил такую же участь и всем им.

По всей видимости, кто-то из слуг принцев бежал из поместья Авессалома первым и, не зная, что именно там произошло, доложил Давиду, что Авессалом убил всех его сыновей. Услышав эту весть, Давид, со становившейся ему с каждым годом все более и более свойственной несдержанностью в проявлении чувств, разодрал на себе одежды и, рыдая, повалился на землю. Как верно замечает Флавий, он плакал в этот момент не только по убитым, но и по их убийце, которого теперь должен был приговорить к смерти – Давид искренне любил Авессалома, причем, видимо, любил больше всех остальных сыновей.