И тут возле царя возникает Ионадав – тот самый Ионадав, который посоветовал Амнону, как овладеть Фамарью. И Ионадав успокаивает царя, говоря, что, вероятнее всего, произошла ошибка – Авессалом убил не всех сыновей, а только одного Амнона, причем сделал это в качестве мести за сестру.

И уже после того, как он это сказал, из окон стоявшего на холме царского дворца стало видно, как на дороге показалось множество всадников. Еще немного – и стало понятно, что это едут царские сыновья. "И сказал Йонадав царю: вот пришли сыновья царя: как говорил раб твой, так и оказалось" (II Сам. 13:35).

Но откуда Ионадав, не будучи в числе гостей Авессалома, мог знать, что тот убил, а точнее, повелел убить только Амнона? Ответ напрашивается сам собой: Ионадав был в курсе этого плана принца. Возможно, что и более того: видя, что Давид благоволил к Авессалому больше, чем к Амнону, и решив, что царь склоняется к тому, чтобы назначить наследником третьего, а не первого сына (что было в общем-то верно) Ионадав отдалился за эти два года от Амнона и вошел в окружение Авессалома. И чтобы окончательно завоевать его расположение, Ионадав и подсказал принцу, как расправиться с братом.

Пока Давид напрасно оплакивал своих сыновей, Авессалом бежал в Гисур, к своему деду, царю Фал маю. Разумеется, при желании Давид мог бы потребовать его выдачи, и старый Фалмай выполнил бы эту просьбу своего куда более могущественного зятя. Но в том-то и дело, что такого желания Давид, видимо, не испытывал. Его явно устраивало, что Авессалом находится в изгнании и не может предстать перед судом за убийство Амнона.

В смерти первенца Вирсавии, позоре Фамари и гибели Амнона царь Давид, вне сомнения, усматривал исполнение страшного приговора Всевышнего, переданного ему через пророка Нафана. Давид помнил прорицание: за блуд с женой Урии и отправку Урии на смерть блуд и смерть поселятся в его доме, и за каждый из этих грехов с него будет спрошено, как он и сам присудил, вчетверо. Но, разумеется, Давид и представить не мог, какие страшные испытания еще ждут его впереди.

Тридцатый год царствования Давида был примечателен не только бегством Авессалома в Гисур, но и обрушившейся на всю страну жесточайшей засухой, неминуемыми следствиями которой стали неурожай и голод. Точнее, засуха началась еще за год до убийства Амнона, но тогда еще никто не думал, что это бедствие продлится так долго.

Надо заметить, что засуха и голод – не такие уж редкие гости в землях, раскинувшихся по обе стороны Иордана, все водные источники которых пополняются исключительно за счет зимних и осенних дождей. Вспомним, что, спасаясь от голода, праотец еврейского народа Авраам покидает обетованную ему Богом землю и переселяется в Египет. Его сын Исаак (Ицхак) по той же причине временно обосновывается в филистимском Граре. Именно голод заставляет в итоге Иакова отправиться вместе со всем семейством в тот же Египет, где в итоге его потомки на долгие годы превращаются в бесправных рабов.

Засуха и голод не раз наблюдались на Ближнем Востоке и в Средневековье, и в Новое время, да и, по сути дела, все первое десятилетие XXI века в Израиле, Иордании, а также на юге Ливана и Сирии было крайне засушливым, что нанесло колоссальный удар по сельскому хозяйству этих стран.

Таким образом, дарующий жизнь дождь всегда связывался в сознании евреев с их союзом с Богом: для того чтобы он проливался на Землю обетованную, они должны были неукоснительно следовать Его заповедям. Само отсутствие дождя считалось первым признаком того, что евреи нарушают данный им Закон и вызывают тем самым вполне оправданный гнев Всевышнего. Предельно четко эта мысль выражена в словах Пятикнижия, ставших частью важнейшей молитвы иудаизма "Шма, Исраэль!" ("Слушай, Израиль!"):

"И вот, если послушаете заповедей Моих, которые Я заповедую вам сегодня, чтобы любили вы Бога, Всесильного вашего, и служили Ему всем сердцем вашим и всей душой вашей, то дам Я дождь стране вашей в срок, дождь ранний и дождь поздний, и соберешь ты хлеб твой, и вино твое, и оливковое масло твое. И дам Я траву на поле твоем для скота твоего, и будешь есть и насыщаться. Берегитесь, чтобы не польстилось сердце ваше, и не сошли бы с пути, и не служили бы богам чужим, и не поклонялись им, – чтобы не возгорелся гнев Бога на вас, и замкнет Он небеса, и не будет дождя, и земля не даст урожая своего, и исчезнете вы быстро из страны хорошей, которую Бог дает вам" (Втор. 11:13-17).

В связи с этим становится понятно, почему Давид увидел в растянувшейся на три года засухе проявление гнева Всевышнего, и обратился к первосвященнику Авиафару, чтобы тот с помощью "урим" и "туммим" вопросил Бога, в чем причина Его гнева. Но вот ответ Бога на этот вопрос выглядит поистине поразительным:

"И был во дни Давида голод три года, год за годом. И вопросил Давид Господа… И сказал Господь: за Шаула это и за этот кровожадный дом, за то, что он умертвил гивонитян…" (II Сам. 21:1).

Эти слова Библии начисто опровергают расхожее утверждение, что сначала израильтяне воспринимали своего Единственного Бога как некое племенное божество, заботящееся исключительно об избранном Им народе и не обращающее внимание на нужды и мольбу других народов. Открытым антитезисом таким суждениям, безусловно, является Книга пророка Ионы, но и в этом ответе Бога на вопрос Давида Он предстает как высшая сила, управляющая человеческой историей и прислушивающаяся ко всем народам. Как видим, молитвы жителей эморейского города Гивона, взывающих о возмездии за кровь своих братьев, убитых царем Саулом вместе со священниками города Нова, были услышаны Богом, и Тот счел их требование справедливым. То, что Давид за тридцать лет царствования так и не удосужился найти средство утешить гивонитян, погасить в их сердцах жажду мести, стало грехом в глазах Бога, и за этот грех пришлось расплачиваться всему еврейскому народу – такова в общих чертах трактовка этих слов Библии раввинистическими авторитетами.

Узнав, в чем причина голода, Давид немедленно вызвал гивонитян и поспешил заявить им, что готов исполнить любую их просьбу, наделить их любым богатством – лишь бы они признали совершенный по отношению к ним грех искупленным и больше не имели бы никаких претензий ни к потомкам Саула, ни к народу Израиля вообще. Однако, пообещав выполнить любую их просьбу, Давид не учел кровожадных нравов эморейцев и всей силы ненависти, которую они питали к Саулу. Выдвинутое гивонитянами условие поразило Давида своей жестокостью, но после данного им слова он уже не мог его не исполнить:

"И сказали ему гивонитяне: не ищем мы ни серебра, ни золота ни от Шаула, ни от дома его, ни человека, чтобы умертвить его, в Исраэле. И сказал он: что вы скажете, то я и сделаю для вас. И сказали они царю: от того человека, который губил нас и замышлял уничтожить нас, чтобы не стало нас нигде в пределах Исраэлевых, пусть будут нам выданы семь человек из потомков его, и мы повесим их пред Господом в Гиве Шаула, избранника Господня. И сказал царь: я выдам" (II Сам. 21:3-6).

И Давид действительно выдает на растерзание гивонитянам семерых потомков Саула. Но при этом, помня о своей клятве Ионафану, разумеется, и не думает отдать им Мемфивосфея и его детей. Вместо этого он выдает гивонитянам двух сыновей Саула от его наложницы Рицпы и "пятерых сыновей Михал и, дочери Шаула, которых та родила Адриэйлу, сыну Барзилая из Мехолы" (II Сам. 21:8). Последняя фраза вновь снова запутывает оставшиеся в прошлом отношения Давида и Мелхолы. Напомним, что ранее Библия говорит, что Саул после бегства Давида объявил Мелхолу вдовой и выдал ее замуж за Фалтия. Более того, комментаторы настаивают, что Фалтий, полюбив Мелхолу всем сердцем, так и не решился до нее дотронуться, понимая незаконность устроенного Саулом брака. Адриэл же назывался в качестве мужа Мирав – старшей дочери Саула. В этом же отрывке он называется мужем Мелхолы. Более того – сообщается, что та прижила от него пятерых детей.