3

Наконец-то герои Уэллса оказываются не среди морлоков и не среди злобных марсиан. Утопия — это чудесный мир. В Утопии все прекрасно. Это вам не закопченные тесные города Англии. В небе нет удушающего дыма, труд не требует принуждения, законы заменены совестью, убожество бедности (так же как и роскоши) уступило место истинной красоте.

Но и утопийцы поражены.

Как? В своем мире вы еще не отказались от животной пищи? — спрашивают они. — Ваша наука еще не использует энергию атома? Вы впустую сжигаете чудесное доисторическое прошлое своей планеты? Как вы любите, наконец?

Вопрос о любви поверг землян в недоумение, а некоторых просто шокировал. В мозгу мистера Барнстейпла пронесся вихрь странных предположений. К счастью, на выручку землянам пришло умение мистера Берли быстро и изящно уклоняться от ответа.

«Как любим? — ответил он. — Непостоянно».

Самолеты. Чистый воздух. Отзывчивые милые люди.

«Голоса их казались мистеру Барнстейплу одинаковыми, а слова обладали четкостью печатного текста. Кареглазую женщину, оказывается, звали Ликнис, а бородатый утопиец, которому мистер Барнстейпл дал лет сорок, был не то Эрфредом, не то Адамом, не то Эдомом — его имя, несмотря на всю чеканность произношения, оказалось труднопроизносимым. Этот Эрфред сообщил, что он этнолог и историк и что ему хочется как можно больше узнать о мире землян. Мистер Барнстейпл подумал, что непринужденностью манер Эрфред напоминает типичного земного банкира или влиятельного владельца многих газет: по крайней мере в нем не было и следа робости. Другой утопиец, Серпентин, тоже оказался ученым…»

Утопийцы готовы к общению.

Но земляне не готовы, вот в чем проблема.

Война за войной, кровавые социальные революции, тысячи раз потрясавшие человечество, незаметно изменили психику землян. Сами того не осознавая, они уже не верят, что кто-то в мире способен быть добрым без особых на то причин. Поэтому лучшим выходом для землян оказывается захват Карантинного утеса, на котором их временно разместили. Схватить заложников и с позиции силы диктовать этим изнеженным и высокомерным существам свою волю! Тем более что священник — отец Эннертон — сделал страшное открытие. Оказывается, раньше утопийцы размножались усердно и бездумно, как животные или растения. В бессмысленном и хаотическом воспроизведении они транжирили великие дары науки и природы быстрее, чем получали; в итоге в Последнем Веке Хаоса население Утопии превысило два миллиарда человек, так что пришлось заняться вопросами демографии вплотную.

«Как? Вы осмелились регулировать прирост населения?»

«А чем это плохо?» — не понял Эрфред.

«Так я и знал! Так я и знал! — отец Эннертон горестно закрыл лицо руками. — Они основали людской племенной завод! Какая гордыня! Они отказываются творить души живые!»

4

Отступление

Александр Етоев (писатель):

«Уэллс занимает в пространстве моей библиотечной жилплощади не скажу, чтобы место главное, но, в общем-то, комфортабельное, — на полочках ближе к свету красной планеты Марс, которая порою заглядывает с темных петербургских небес в щелку между плотными занавесками из окна моей спокойной квартиры.

Другие авторы, в силу своей литературной специфики, занимают у меня места более обширные. И другие предметы тоже. К примеру, чучела летучих мышей, от которых впадает в страсть мой товарищ Вячеслав Курицын, щекоча их, эти самые чучела, за звенящие от прикосновения гениталии. Или сочинения Шейнина, чей роман «Военная тайна», все семьдесят четыре издания, занимает в моей коллекции заслуженное второе место. Первое досталось… молчу, оставлю эту «тайну» неразглашенной.

Мой Уэллс — любовь старая. Я влюбился в него, когда давно, в 59-м году, на сэкономленные, не помню на чем, едва не первые свои карманные деньги купил роман о докторе Кейворе и его экспедиции на Луну. «Первые люди на Луне» — это было событие важное, потому что именно с той поры началось мое путешествие в мир фантастики. Путешествие продолжалось долго. С того самого блаженной памяти 59-го года и примерно по середину 70-х, — когда я понял, что эта литература всего лишь малая дистанция жизни, которую мне необходимо пройти.

Я не предатель детства. Я читал фантастические романы, как до этого волшебные сказки, чтобы понять одно — почему желаемое с имеемым всегда у нас разделяются Китайской стеной, почему мечта и реальность не имеют соприкосновения в настоящем. Я, ей-богу, плакал как обреченный, когда в 60-м году, прочтя «Звездоплавателей» Мартынова, сидел в убогой трубе из железобетона (в моем районе меняли трубы), представляя себя летящим в том самом звездолете на Марс, и вдруг понял, что мир полетов одинаково равен смерти, потому что «сейчас» и «завтра» в этой жизни не соприкасаются.

Мне было тогда семь лет. Слезы высохли скоро.

Уэллс. «Похищенная бацилла», — так называлась книжка. Обложки не было, помню картинку — мертвый человек на полу и цветок, выедающий тянущимися ростками глаза этого человека. «Красная орхидея». Ает через тридцать, влюбившись в Чейза, Стаута и компанию, я уже вполне понимал, откуда тянутся все их орхидейные приключения.

Герберт Уэллс был альфой.

Бетой и гаммой были его бессчетные продолжатели.

Бесталанные или талантливые, это неважно. Первый ход в литературе все равно делал Уэллс.

Западных продолжателей знаю мало.

Наших было без счета. Вот, навскидку.

Несколько рассказов у Куприна.

Марсианские социалисты Богданова, высосавшие из красной планеты все ее природные соки и теперь раскатывающие губу на пока еще не высосанные земные.

Альтернативные марсиане Толстого. Этому отдельная благодарность за образ красноармейца Гу сева. И толстовский же инженер Гарин.

«Труба марсиан» Хлебникова («Пусть Млечный Путь расколется на Млечный Путь изобретателей и Млечный Путь приобретателей»), в которой («Приказ II») Уэллс как почетный гость приглашается в Марсианскую думу — «с правом совещательного голоса».

«Пылающие бездны» Муханова, совершенно безумное сочинение, где вконец осатаневшие марсиане лишают атмосферы Луну у выпаривают лучом «фелуйфа» наши Тихий с Атлантическим океаны, а также обращают в первоматерию принадлежащие Земле планетоиды. Недалеким уэллсовским осьминогам до такого и с похмелья бы не додуматься.

«Роковые яйца», Булгаков. Вспомним Шкловского: «Как это сделано? Это сделано из Уэллса». А конкретнее, из «Пищи богов». Только в «Яйцах» «вместо крыс и крапивы появились злые крокодилы и страусы».

«Туманность Андромеды» Ефремова, полемический ответ на мир будущего, описанного в «Машине времени» (ударим оптимизмом по пессимизму!).

Список можно продолжать. Вехами на этом пути будет и бесспорная классика («Второе нашествие марсиан»), и беспомощная бледная немочь вроде повести «Внуки Марса» и романа «Марс пробуждается».