Ученый говорит, что, по всей видимости, собирали доказательства, что царевич зарезался сам, на все остальные показания и на противоречия между показаниями не обращали внимания.

«Нагие пострадали за то, что наустили народ убить Битяговских, Волохова и Качалова, – добавляет Соловьев, – угличане пострадали за то, что поверили Нагим; но ни один из Нагих не был свидетелем несчастия: кто же первый произнес имена убийц? Царица Марья, как выходит из показания Василисы Волоховой? Но царица сама не была свидетельницею несчастия; следовательно, она или выдумала и то, что царевича убили, и то, кто именно убил, или услыхала об этом от кого-нибудь из очевидцев. Положим, что выдумала, но странно, почему она назвала именно троих людей: Данилу Битяговского, Никиту Качалова и Осипа Волохова? Почему она не назвала Михайлу Битяговского, главного врага ее братьев и ее самой? Митрополит Геласий, возвратясь в Москву, говорил на духовном соборе: „Царица Марья, призвав меня к себе, говорила, что убийство Михайлы Битяговского с сыном и жильцов дело грешное, виноватое, просила меня донести ее челобитье до государя, чтоб государь тем бедным червям, Михайлу Нагому с братьями, в их вине милость показал“. Положим, что царица точно говорила Геласию таким образом, но из ее слов еще вовсе нельзя заключить, что она признавалась в собственной вине; поступок Нагих она называет грешным и виноватым; он и точно был таков, потому что Битяговские и товарищи его были убиты без суда, беззаконным образом. Любопытно также, что ни постельница, ни кормилица, ни дети не подтвердили показания мамки, что царица первая назвала имена убийц. Летописное сказание благосклонно отзывается о кормилице Ирине Ждановой: эта Жданова, подобно мамке и постельнице, показала, что царевич закололся в припадке черной болезни, однако ее, вместе с мужем, вытребовали после в Москву. Несмотря на всю неудовлетворительность показаний, содержащихся в следственном деле, патриарх Иов удовлетворился ими и объявил на соборе: „Перед государем Михайлы и Григория Нагих и углицких посадских людей измена явная: царевичу Димитрию смерть учинилась божиим судом; а Михайла Нагой государевых приказных людей, дьяка Михайлу Битяговского с сыном, Никиту Качалова и других дворян, жильцов и посадских людей, которые стояли за правду, велел побить напрасно, за то, что Михайла Битяговский с Михайлом Нагим часто бранился за государя, зачем он, Нагой, держал у себя ведуна, Андрюшу Мочалова, и много других ведунов. За такое великое изменное дело Михайла Нагой с братьею и мужики угличане, по своим винам, дошли до всякого наказанья. Но это дело земское, градское, то ведает Бог да государь, все в его царской руке, и казнь, и опала, и милость, о том государю как Бог известит; а наша должность молить Бога о государе, государыне, о их многолетнем здравии и о тишине междоусобной брани“. Собор обвинил Нагих; но в народе винили Бориса, а народ памятлив и любит с событием, особенно его поразившим, соединять и все другие важные события. Легко понять впечатление, какое должна была произвести смерть Димитрия: и прежде гибли удельные в темницах, но против них было обвинение в крамолах, они наказывались государем; теперь же погиб ребенок невинный, погиб не в усобице, не за вину отца, не по приказу государеву, погиб от подданного».

Это угличское дело и сегодня вызывает столько же вопросов, сколько вызывало у Соловьева, и ответов на них нет. Без сомнения, если бы последующие события не произвели на свет сразу несколько «царевичей Дмитриев», Божьим промыслом спасшихся от руки Бориса, то даже эта смерть забылась бы, как забывались другие княжеские смерти, от которых нам не осталось даже сыскного дела. Тем более что Борис очень старался, чтобы смерть Дмитрия была забыта. Он щедро одаривал московскую чернь после пожаров того лета, только бы, наконец, замолчала. На какое-то время это удалось. Но далее случилось то, чего он так боялся: сначала забеременела царица Ирина, и все были счастливы, но родилась девочка Феодосия, которая через год умерла, а еще через пять лет умер и Федор – последний потомок Калиты. Царский род пресекся. И во всех несчастьях обвиняли Бориса.

После Федора была только одна кандидатка, способная остановить возможную усобицу, – его жена Ирина, сестра Годунова. Но царица отказалась от власти, постриглась в монахини и передала власть Борису. Сложилась страннейшая ситуация: Ирина затворилась в монастыре, но все дела в государстве делаются по ее указу. Во главе правления стоит патриарх Иов, по указу царицы бояре докладывают ему о делах, патриарх с собором и боярами заседает и пишет об исполнении решений. Патриарху новое положение вещей понравилось, в этом чудесном положении он увидел возможность «сотворить» выгодного для себя царя, недаром он имел глупость записать:

«Благодатию св. Духа, имеем мы власть, как апостольские ученики, сошедшись собором, поставлять своему отечеству пастыря и учителя и царя достойно, кого бог избрал».

Никого лучше Бориса Федоровича на царском месте Иов и не предполагал, поскольку благодаря Борису он стал патриархом. За Бориса и щедрых его родичей, конечно, были все те, кто через них получил милости и богатство. За Бориса были те, кто считал, что царица Ирина сама указала, кому занять ее место, ведь от того, что Ирина приняла постриг, она не перестала быть легитимной царицей. За Бориса был и простой народ (не московская чернь), который в годы его правления обрел стабильность и покой, что выгодно отличало время Федора от времени Ивана Васильевича. Но были и голоса против Бориса. На первом месте, как всегда, стояли Шуйские. Кроме Шуйских были также желающие не иметь царя, а передать всю власть коллегиальному правительству – Боярской Думе (что для XVI века весьма любопытно). Но вариант с Думой не прошел, этого не поняли простолюдины. Как только дьяк Щелкалов объявил во всеуслышание, чтобы власть передали не царю, а Думе, народ возмутился и заорал:

«Не знаем ни князей, ни бояр, знаем только царицу». Дьяк напомнил, что царица в монастыре.

Тогда народ заорал еще пуще прежнего:

«Да здравствует Борис Федорович!»

И под водительством патриарха от кремлевских стен толпа двинулась в Новодевичий монастырь, где затворилась Ирина, чтобы она благословила брата занять престол. Царица была согласна, противился же народному волеизъявлению сам Борис. Он сопротивлялся изо всех сил:

«Мне никогда и на ум не приходило о царстве; как мне помыслить на такую высоту, на престол такого великого государя, моего пресветлого царя? Теперь бы нам промышлять о том, как устроить праведную и беспорочную душу пресветлого государя моего, царя Феодора Ивановича, о государстве же и о земских всяких делах промышлять тебе, государю моему, отцу, святейшему Иову патриарху, и с тобою боярам. А если моя работа где пригодится, то я за святые Божие церкви, за одну пядь Московского государства, за все православное христианство и за грудных младенцев рад кровь свою пролить и голову положить».

Борис боялся, что, взяв эту, идущую в руки власть, получит новое обвинение, он уже привык эти обвинения получать. Так что после долгих переговоров с Иовом, который пытался убедить Бориса не противиться выбору народа, Борис потребовал всенародного выбора —