Мой укоризненный взгляд прервал ее посреди фразы. Старушка смущенно кашлянула, поставила поднос на стол перед Дойлом и добавила:

— Я приготовила и на вас, доктор Ватсон. Если вы тоже проголодались… А теперь прошу прощения. У меня дела на кухне.

Миссис Симпсон поспешно вышла, и в ее движениях я различил двойственное чувство — радость от того, что она покидает столовую и таким образом не должна выслушивать неприятные вещи, и недовольство тем, что я не дал ей на удачном примере изложить свои медицинские взгляды.

Дойл дождался, когда дверь на кухню закроется, а затем продолжил:

— Затруднение, в котором оказался Мориарти, действительно было страшным: отказаться от всего он просто не мог, но при этом существовал лишь один человек, во всех отношениях способный ему помочь довести дело до конца — его заклятый враг, сильнейший противник Холмс.

Он замолчал ненадолго, посмотрев на еду перед собой; если он и был голоден, то решил подавить этот низкий порыв ради рассказа, которому явно сам сильно сопереживал и который приближался к кульминации. Дойл мягко отодвинул поднос к середине стола, а я подумал: хорошо, что миссис Симпсон как раз вышла.

— С тяжелым сердцем Мориарти в конце концов выбрал второе, а в том, чтобы заполучить Холмса, ему могло помочь одно действие, за которым первоначально стояла лишь злоба. Когда он окончательно решился предпринять величайшую из всех авантюр, то позаботился, чтобы Холмс также пошел по его следам, которые должны были привести к той же цели, но лишь вторым. Мориарти чувствовал, что без этого его триумф по поводу успеха будет неполным.

В это я легко мог поверить, хорошо зная натуру Мориарти. Меня долго изумляло в нем заметное несоответствие между исключительным интеллектом и столь же исключительной низостью характера. Только одно случайное замечание Холмса помогло мне понять, что, собственно, никакого несоответствия здесь нет. «Это обычный предрассудок, — сказал Холмс, — что рука об руку с большим умом должна идти и большая добродетель. Все известные в истории преступники были очень умными людьми. Откровенно говоря, обратные случаи встречаются намного реже…»

— Он устроил так, — продолжил Дойл, — чтобы Холмс после его «смерти» получил письмо на бумаге Муратори с нарисованным кругом. Мориарти был убежден, что для Холмса это станет достаточным побуждением последовать тем же путем, но чтобы быть полностью уверенным, он позаботился о том, чтобы вскоре тот получил в отдельной посылке и ключевые страницы, вырванные из старинных книг.

— Холмс не упоминал об этой второй посылке, — сказал я, понимая, что этими словами я окончательно подтверждаю правдивость рассказа Дойля. Пути к отступлению больше не было. Впрочем, его на самом деле не было уже давно. Игра в жмурки закончилась.

— У него не было возможности. Она пришла после вашего ухода, после того как вы сделали Холмсу инъекцию морфия и оставили его, как вам казалось, выспаться. Ее вручил почтальон прямо в руки Холмсу, как было велено, пока миссис Хад… Симпсон готовила чай.

— «Как мне казалось»? — переспросил я, не понимая.

— Да, как вам казалось. Потому что именно морфий сыграл ключевую роль. Вместо того чтобы усыпить Холмса, как вы рассчитывали, он его разбудил. Взбодрил ум, полностью прогнав усталость. Под его действием, да еще с недостающими страницами, мозаика начала складываться. Пустоты заполнялись, неверные дороги отпадали, заблуждения рассеивались. Охваченный исследовательским энтузиазмом, восторгом, он поспешил по восходящей линии к свету, засиявшему перед ним… к замыканию круга…

— Но не все шло гладко. Была схватка, бой. Я слышал дикий голос Мориарти. Сумасшедший вой, точнее. И потом весь этот разгром…

— Ах, ну да. Соединение, понятное дело, никак не могло произойти без потрясений, безболезненно. Но это лишь сопутствующий эпизод.

— Соединение? Не хотите же вы сказать…

— Соединение, да. По-другому было нельзя. Ни Холмсу, ни Мориарти по отдельности ничего бы не удалось. Только соединенными усилиями два заклятых врага могли сделать последний шаг — открыть барьер между двумя мирами. Мориарти попробовал — и потерпел фиаско. Поэтому для него это соединение прошло гораздо тяжелее. Он чувствовал себя обворованным, человеком, который вынужден делиться уже почти достигнутым успехом. Отсюда и злоба, которую вы ощутили даже сквозь дверь комнаты. Между тем для Холмса это соединение было экзотическим переживанием, новым исключительным опытом — не часто удается свой ум скрестить… в буквальном смысле слова… с умом человека, который был вашим врагом на протяжении всей жизни…

— Но ведь тогда, — ответил я, охваченный неожиданной страшной мыслью, — Холмс мертв… по крайней мере, в том смысле, в каком мертв и Мориарти!

— Я бы лучше сказал, что он перешел в… новую форму… существования, правда, с практической, посюсторонней точки зрения, думаю, вы правы. Да, с обыденной точки зрения он мертв, хотя, конечно, нет его тела, трупа.

— Что с его… телом? — спросил я дрожащим голосом. Хотя мысль об этой «новой форме существования» была, несомненно, утешительной, все же я почувствовал себя словно в морге.

Дойл пожал плечами.

— Не знаю. В главе, написанной Холмсом, нет ни малейшего упоминания об этом. Может быть, где-нибудь появится — ведь труп Мориарти вынырнул на поверхность озера.

Он сказал это таким тоном, будто речь шла о какой-то потерявшейся мелочи. Или об упаковке. Меня поневоле пробрала дрожь от такого подхода.

— Это конец… главы? Я имею в виду, говорится ли, что было потом… после того как они сняли этот… барьер… как вы его называете?

— О, есть еще одна короткая часть. Не больше четырех-пяти страниц. Но там я мало что понял. Повествование ведется также от первого лица, хотя нет сомнения, что это уже больше не Холмс. Более того, сам рассказчик не знает, кто он такой. На миг я подумал, что речь идет о том новом существе, которое появилось в результате слияния Холмса и Мориарти, непосредственно перед снятием барьера, но точно ничего не известно. Во всяком случае, он находится на какой-то… планете… насколько мне удалось понять. Планета, похоже, без атмосферы, но это ему нимало не мешает, хотя у него нет никакой защиты. Он упорно шагает к некой далекой цели, которую называет «Круг», пытаясь обогнать восход одного из трех светил, сияющих на небосводе того мира, хотя ему самому неясно, что с ним будет и что ждет его в конце пути. Но он полон уверенности, что все разъяснится, когда он вступит в «Круг». На нем надето какое-то монашеское одеяние с капюшоном, и иногда ему кажется, что он слышит музыку. Монолог заканчивается за миг до вступления в «Круг», так что смысл всего остается в значительной степени неясным.

Дойл замолчал, видимо, не имея более, что сказать, а я продолжал пристально смотреть на него. У меня появилось странное ощущение, что тишина понемногу сгущается вокруг нас, становясь почти материальной. Из нее словно струилось напряженное ожидание, усиливая зловещие предчувствия, возникшие от неоконченного рассказа. Было абсолютно естественным, что при таких обстоятельствах я совершенно утратил способность рассуждать. Впрочем, что бы я мог придумать, встретившись со столь… фантастичной, невероятной… историей? И все же один вопрос медленно формировался в моем сознании.