Какова же была ее радость, когда она заметила, что почти все, кому доводилось ближе познакомиться с Григорием, расставались с ним совершенно очарованные, покоренные его сердечной простотой, обаянием, чудесной внешностью и учтивым обхождением. Орлов встречался с химиком Бернулли, Катя, присутствующая при этом, пыталась внимательно слушать разговор мужчин, ничего в нем не понимая, так как оба пересыпали речь научными терминами. Но княгине не обязательно было знать химию, чтобы понять: ученому ее Григорий «до чрезвычайности понравился» – как вспоминал потом сам Бернулли. Он был очарован Орловым не меньше, чем в свое время великий Ломоносов.

Григорий сам рассказывал Кате, как в тишине своего Гатчинского дворца перебирал приобретенные у вдовы Ломоносова его бесценные книги и рукописи… Постепенно он пересказал жене всю свою жизнь, ничего не смягчая, ничего не утаивая, но ничто не могло поколебать ее все возрастающую любовь. Катя окружила супруга такой заботой, была так нежна, послушна, настолько растворилась в нем, что Григорий не мог поверить, что после стольких горьких, бестолковых лет ему даровано такое счастье…

Вскоре Орловы вернулись в Россию. При дворе их теперь можно было встретить очень редко. Они зажили жизнью, о которой Григорий всегда мечтал – тихой, скромной, уединенной. Ничто не нарушало их идиллии. Екатерина быстро смягчилась по отношению к бывшему возлюбленному. Спросила его как-то раз:

– Счастлив ли ты?

– Безмерно, государыня!

– Рада от сердца, – сказала Екатерина, но почему-то вздохнула при этом. – Ты уж, князь, зла на меня держи.

– О чем ты, матушка, – благоговею пред тобою. Это ты меня лихом не поминай.

После этого разговора оба почувствовали, что наконец-то полностью оборвали все еще связывавшие их, несмотря ни на что, тайные нити…

* * *

В отличие от супружества Орловых семейная жизнь Ошеровых разлаживалась с каждым днем. И сколько ни повторял себе Сергей Александрович, что надо было послушаться своего сердца, не спешить с женитьбой, это, конечно же, ничего изменить не могло. Лиза так же почитала себя жестоко обманутой. Впрочем, внешне они почти примирились, хотя и понимали оба, что внутренний разлад становится все сильнее и сильнее.

Сергей не готов был смиряться, он вообще делал это всю жизнь с большой тяготой и неохотой. Внутри у него все глухо роптало и возмущалось, и неизвестно, каким бы образом ропот этот излился наконец наружу, если бы не одно открывшееся обстоятельство.

Однажды лакей Семка, которого Сергей терпеть не мог за его наглость, однако продолжать держать при себе за сметливость и расторопность, вдруг как-то выдал ему:

– Вот она, барин, жисть-то!

– Пошел вон! – прикрикнул Ошеров. – Философствовать еще надумал, болван.

Но Семка не пошел вон. Он не разделял неприязненных чувств барина и был искренне привязан к нему. Поэтому он от души вздохнул:

– Да я, это… Сергей Александрович, уж не серчайте… про вашу жисть-то…

И прежде, чем поднятая для подзатыльника рука Сергея опустилась на него, выпалил на выдохе:

– Вы вот с барыней по-доброму живете, вы барыню холите, всячески ублажаете, а она вас обманывает без совести!

Сергей так и оцепенел. Даже подзатыльника не отвесил в первую минуту. Но только – в первую… Никогда Сергей не бил своих слуг, подзатыльники Семке в счет не шли, но сейчас он накинулся на лакея, как на злейшего врага, и Семке в первый раз довелось познать тяжесть барской руки. Закрывая глаза, увертываясь от ударов, слуга вопил с торжеством, как мученик за правду:

– Да уж весь дом знает… Сказать боятся! Зачем молоденький князь Голицын, как вы за порог, так он в дом… Зачем барыня без вас по гостям ездит? А вот давеча вы в Москву по делам отъехать изволили… Ай! Убьете ж, барин, миленький… ох, не берите греха на душу. Я правду говорю!!!

Сергей удержал занесенную для очередного удара руку. Он не мог перевести дыхания. На столе стоял хрустальный графин с водой – Сергей большими глотками долго пил из него. Семка не уходил. Наконец барин поставил графин на стол, провел рукою по взмокшему лбу, искоса глянул на лакея.

– Доказать сможешь? – прозвучало отчужденно и глухо.

– Докажу, барин.

– Ну, смотри, – Сергей взял его за плечи и легонько встряхнул. – Окажется, что солгал – запорю! Ты понял?

– Не запорите, – нагло отвечал Семка, – потому как сами убедиться изволите…

– Не думай, что я пугаю, – прошипел Сергей. – Пшел вон!

Едва лакей выскочил за дверь, Сергей Александрович рухнул на кровать и принялся в ярости грызть уголок подушки. А что особенного, собственно? В Петербурге все так живут, супружеская верность признана смешной, и женщина обществом почитается тем привлекательней, чем больше у нее любовников… «Проклятые нравы! – думал Сергей. – У нас в роду… никогда! Князь Голицын… Ну да, мальчишка с девичьим личиком, богач и щеголь. Мот! Картежник!»

Вспомнилось: бал, князек Иван Дмитриевич, смазливый, голубоглазый, танцует с Лизой… Уже тогда у Сергея при взгляде на них неприятно заныло в груди. И все-таки он не мог поверить до конца… Просто не хотел.

На следующий день он с утра пораньше вышел из дома, буркнув Лизе: «До вечера не жди». Она кисло улыбнулась…

К полудню к дому Ошерова подкатила карета без гербов. А еще через четверть часа Семка кинулся разыскивать барина по городу, что было делом очень нелегким…

Сергей меж тем, покончив с мелкими делами, заливал тоску в ближайшем кабаке. Семка предстал перед ним как лист перед травой.

– Ох, барин, вот радость-то, что вы здесь! Я о том, то бишь, что разыскал вас туточи. Ой, быстрее, Сергей Александрович, уйдет ведь, не поверите, скажете, что брешу я, опять с кулаками кинетесь…

Но Сергея не надо было долго уговаривать.

…Голицын уже собирался покидать госпожу Ошерову, и Сергей, рванув дверь в опочивальню, застал их за прощальным поцелуем. Лиза вскрикнула, князь, побледнев, выхватил шпагу. Ошеров выдернул свою из ножен… И неожиданно почувствовал, что не может, не хочет драться, до того ему стало вдруг гадко, что отвращение даже погасило ярость. Он смотрел на голубоглазого княжича и чувствовал, что ни за что не сможет сейчас поднять на него оружие… свое оружие, которое он с доблестью и честью направлял всегда против врагов Отечества… оружие, которое нынче нельзя пачкать кровью любовника жены. Голицын тоже драться не хотел. Он заметил, что Сергей уже не смотрит на него, что глаза его бессмысленны и холодны. Зажав шпагу подмышкой, княжич спокойно вышел в открытую дверь…

Лиза упала на кровать лицом вниз и разрыдалась. Звуки ее рыданий вывели Сергея из оцепенения. Ярость вновь вскипела в нем – с еще большей силой. Он бросился к жене, рывком поднял ее за волосы, и два раза ударил наотмашь. Она рванулась, вывернулась. Зеленые глаза дико блеснули… Лиза была довольно сильной. Схватив бронзовую статуэтку со столика, она кинулась на мужа. В последнюю секунду ему чудом удалось увернуться, но тяжелая статуэтка все же задела его висок, рассекла до крови.