Недолго пробыв у родни, Орлов вернулся домой недоумевающий и взволнованный.

С тех пор он стал наблюдать за Катей. И уверился по многим признакам – да, неравнодушна. Однажды нос к носу столкнулся с ней на дворцовой лестнице, когда сестрица шла на него, его не видя, задумчивая, низко опустив хорошенькую головку, целиком погруженная в свои переживания. Вдруг узрев предмет переживаний прямо перед собой, Катя, не успев взять себя в руки, одарила красавца таким красноречивым взглядом, что если у Орлова еще оставались сомнения – испарились. Во взгляде было все – и смятение, и тоска, и радость безмерная… «Возьми часть души моей!» – говорили эти большие, выразительные, блестящие глаза…

Григорий, отделавшись парой обязательных вежливых фраз, поспешил прочь. Она в отчаянье смотрела ему вслед.

«Но так невозможно! – думала Катя. – Я не выдержу больше. Я умру в тоске старой девой, потому что не смогу уж никого более любить, ибо во всем мире нет ему равных! Неужели огонь страсти так и затухнет в душе моей, оставляя после себя лишь мертвое пепелище в одиноком моем сердце?»

В душе она была поэтом.

Бал во дворце. Григорий не спускал взгляд с Катеньки – она очаровательна! Не красота идеальная – живая прелесть юности… Пригласил на кадриль. Тонкие пальчики вздрогнули в его руке. Светлое платье с золотистыми кружевами, живые, от женской хитрости какой-то неувядающие алые розы в высокой прическе… Что ему розы, что кружева, когда она так проникновенно смотрит на него чистыми глазами, и смущенно краснеет, а глаза начинают разгораться далеко не робким чувством…

На следующий день Орлов ходил сам не свой, пылкие глаза его то вспыхивали, то подергивались грустью. Она – его сестра… Что за проклятье!

«Надоело. Чем я хуже других-то? Почему опять жениться не могу на той, которую полюбил?»

– Хватит! – воскликнул князь вслух. – Хватит. Против всех и всего пойду, а своего добьюсь. Схвачу счастье за хвост – не уйдет!

Он кликнул камердинера. Самый роскошный камзол, ордена… Долго разглядывал себя в зеркало. Морщин нет, глаза молодые, складка губ только жестче, да усталость…

– Катенька, – прошептал, – чудо, счастье мое…

И стал снимать ордена.

– Нет, не то. Совсем не то!

Григорий был старше Катеньки на двадцать пять лет и, казалось бы, должен был думать за двоих, но в душе он оставался все тем же отчаянным мальчишкой, что когда-то, рискуя головой, добыл престол нынешней императрице Всероссийской.

Выехал задумчивый и чинный, одетый скромно, строго, что только подчеркивало его до сих пор яркую красоту.

Сестрица оказалась у себя дома одна. Ее слегка лихорадило, но не настолько тяжким было ее состояние, чтобы манкировать службой – однако во дворец она сегодня не поехала. Ходила мрачная из зала в зал, кутаясь в шаль, думая о том, что после вчерашнего бала ей два пути – или в омут, или в объятья Орлова. Поэтому оцепенела, когда доложили о визите его сиятельства, дражайшего ее братца.

Орлов казался растерянным и печальным, он поцеловал ей руку, потом пристально, с нежностью и беспокойством, взглянул в осунувшееся, бледное, мрачноватое личико Кати.

– Ты нездорова?

– Я… ничего.

Она дрожала, нервно кутая руки в дорогую шаль.

Григорий присел в кресло, Катя – поодаль от него. Разговор не клеился, оба мямлили что-то пустое и для обоих неинтересное, но молчать было еще хуже. Вдруг девушка встрепенулась.

– Вы… кофе… я сейчас распоряжусь.

– Ничего не надо. И не зови никого. Я… – Григорий наконец решился. – Я пришел к тебе не просто так. Поговорить с тобой хочу.

Катенька поежилась, опуская глаза.

– Слушаю вас… братец.

– Братец? – усмехнулся Орлов. Задумался. Взялся за шляпу. Поднялся с кресла.

– Вот что я хочу сказать тебе, девочка, – его тон был уже иным. – Ты о подвигах моих наслышана, конечно, так вот что… Не надо нам больше видеться, хоть мы и родня.

Длинные ресницы взлетели, и Григорию пришлось выдержать пылкий, негодующий взгляд. Щеки Кати болезненно зарделись. Она тоже встала.

– Не надо… видеться?!

Григорий, не в силах отвести от нее взгляд, молча кивнул. Катя отрицательно мотнула головой.

– Я не могу так больше! – воскликнула она. Сделала к нему несколько неровных шагов. Прижала руку к груди, словно хотела сжать в ладони гулкое сердце. Шаль упала на пол. – Не могу! – шепотом повторила девушка.

Григорий не уходил, но и не приближался. А Катя решилась! Подойдя к нему близко-близко, положила руки на плечи и поцеловала в губы – горячо, неумело. Григорий привычно обвил ее талию левой рукой, пальцы правой зарылись в густые локоны, нащупали шпильку… Выдернул одну, вторую… Шелковистые волны волос мягко рассыпались на его ладонь. Орлов ощутил ответное объятье. Он опомнился и прошептал:

– Что ж ты делаешь?

– Я люблю тебя! – отвечала Катя.

Григорий подхватил ее на руки. Жарко целуя, понес во внутренние покои. Створки дверей трещали под резкими ударами сапога.

– Я люблю тебя, – повторила Катя, забывая обо всем…

А потом она провожала его, и на пороге он стоял перед ней на коленях, хватал ее руки, неловко целовал. Катя плакала, повторяя:

– Я ни о чем, ни о чем не жалею…

– Будь моей женой, – прошептал Григорий.

– Уходи, Гриша.

– Катя, я не могу уйти! Ты должна знать… Ты – невеста моя, ты – все для меня. Все бери… жизнь… честь… все твое, ты всего дороже!

– Пора, уходи! Сейчас брат вернется. Уходи же наконец!

Она легонько оттолкнула его, потом вдруг обняла, поцеловала, вновь оттолкнула.

– Иди! Мы еще свидимся…

Григорий чувствовал себя ошеломленным. Новая победа тяжко легла ему на сердце горечью, но в горечи этой ощущал он давным-давно забытый привкус простого человеческого счастья…

* * *

Катя, протерзавшись несколько дней, не смогла в конце концов не открыться другу, любимому брату Василию. Не утаила ничего. Брат очумело уставился на нее, как на призрак.

– С ума сошла! – только и сумел выговорить.

– Да. Я люблю его.

– Ты… да как же это? Ты во всем виновата! – наконец вспылил братец. – Разве можно было… Это же Орлов!

– Да и что же, – она смеялась и плакала. – Мон шер, братец мой, фрерушка! Пожалей меня!

– Нечего тебя жалеть.

– Да что же теперь поделаешь?

– Что поделаешь! А сама и не винится ничуть, негодница. Что ты натворила? – в отчаянии восклицал Зиновьев, ходя взад-вперед. – Ведь он брат наш!

– Милый фрерушка! Он – любовь моя. Одна, навеки. Разлучат с ним – умру! Он руки моей просит.

– Сумасшедшие оба! Вот и спелись, два сапога пара. Нельзя же! Кровные вы! Вас не один поп не обвенчает.