«Да, правильно. Так и надо. Ты должен обделаться от одного моего вида», – проноситься в голове мысль.

– Она сказала, что развелась с мужем.

– Да ну?

– Я видел свидетельство… – продолжает утверждать парень. – Тоня сказала, что ненавидит вас. Что ее муж – тиран, и она не хочет иметь с ним ничего общего.

– И ты поверил? – прут перекочевывает из руки в руку.

Мальчишка начинает пятиться, отступать подальше, но вскоре упирается спиной в угол будки. Раньше в ней сидел железнодорожник, управляющий шлагбаумом, но уже лет семь по этим путям не проезжал ни один товарняк. Как Тимофей и говорил: в этой стране слишком много пустоты.

Первый удар приходится по предплечью ангелочка. Тот пытается как-то защититься, инстинктивно прикрывает голову, и немедленно получает снова, теперь по ребрам. Ангелочек вскрикивает, но это лишь раззадоривает нападающего. Именно такой реакции Тимофей и ожидал. Кричи, кричи, сопляк! Рывок. Схватить за шиворот, хорошенько встряхнуть и бросить на землю. Мальчишка пытается пнуть предпринимателя, но тот отскакивает в сторону, а потом со всей силы ударяет подростка ботинком в живот. Вырывает из его глотки стон, и уж точно не от удовольствия. Перекатившись набок, юнец сжимается в комок.

– А ты, оказывается, слабак! – щерит зубы Тимофей.

– Не надо, пожалуйста…

Надо. Еще как надо. От очередного удара у сопляка что-то ломается. Скулеж переходит в полноценный вой, и это немного приводит Тунгусова в чувство. Он не собирался убивать парня. Но когда ангелочек, снова пытается встать, вместе с ним в мужчине поднимается волна гнева. Перед бизнесменом проносятся все десять лет брака, а в уши ударяют слова: «Ты жалок, Тунгусов».

Он никогда не был жалким.

Прут резко опускается на спину Даниила, и пара позвонков не выдерживает, как до того стакан, покрываясь сетью трещин. Тимофей успокаивается гораздо позже, когда противник перестает корчиться и окончательно затихает. В синее апрельское небо смотрят два карих глаза.

Роман дергается во сне, раскидывает плед, которым его заботливо укрыла Вика. Снова плохой сон. Уже четвертый за эту неделю. Детали сна постоянно меняются, но широко распахнутые застывшие на залитом кровью лице остаются неизменными. Он не знает, что будет дальше. Видение обрывается ровно в тот момент, как светловолосый юноша перестает сопротивляться.

Он мертв или просто не способен двинуть ни одним мускулом? И как дальше поступит тот мужчина? Множество вопросов, но у Романа нет на них ответов. Значит, это окончательно. Значит, такова расплата за выбор.

Только вот чей?

Маленькая комнатка была слишком тесна для двух детей. В ней едва помещались двухъярусная кровать, шкаф и письменный стол, поделенный пополам самодельной границей из синей изоленты. Мать, заметив границу, принялась ругаться, отец по своему обыкновению только нахмурился. Но на этот раз Алиса стояла на своем:

– Он постоянно устраивает бардак, мне негде делать уроки! – жаловалась сестра, пока стоящий рядом Ромка вытирал рукавом красный нос.

Утром они опять повздорили, после чего сестра и прилепила на столешницу темно-синюю полоску, напоминавшую реку между двумя странами. В одной стране царил идеальный порядок. Ровные горы учебников окружали дворец-карандашницу и небольшую шкатулку, исполнявшую роль главной сокровищницы. Но стоило перейти границу, как ты попадал в полную опасностей местность, заваленную обрывками бумаги, погрызенными ручками и похороненными под грудами рисунков остатками жвачки и сладостей.

– Так объясни ему, что так делать не надо, – впервые с тех пор, как оба родителя очутились в комнатке, открыл рот отец.

– А ты думаешь, я не пыталась?! Этот придурок все делает назло! – не выдержала Алиса, но вместо поддержки вызвала гнев старших.

– Дочка! Нельзя так называть брата! – вскричал папа.

– Если он не понимает, так прибери сама. Ты же старшая сестра, ты должна помогать Роме, – снова завела старую песню мать.

Девочка едва удержалась от того, чтобы не выругаться. Как же ее достало вечное: «Ты же старше, ты должна». В конце концов, она не просила их рожать еще одного ребенка. И в няньки тоже не нанималась. Когда этот бездельник был крошечным, Алиса еще могла понять его вечное нытье, поломанные игрушки и испорченные вещи. Но сейчас Ромке почти восемь, а ума у него совсем не прибавилось. Брат по-прежнему оставлял за собой разрушение и хаос, и в большинстве случаев ему это сходило с рук.

Вместо того, чтобы заставить Ромку исправить содеянное, родители почему-то предпочитали срывать зло на его сестре, будто именно Алиса толкала младшего на преступления. Взял братец из отцовских инструментов отвертку и где-то потерял ее – виновата Алиса, что разрешила. Кинул Ромка кожуру от апельсина мимо мусорного ведра, снова старшая сестра должна каяться, что не подобрала за ним. А мелкому что? Он размазывает сопли по лицу, прикидываясь в очередной раз жертвой сестринского террора, и его никто тронуть не смеет. А девочке отдувайся за двоих.

– И как теперь это убрать, а? – задала очередной вопрос мать, показывая на изоленту. – Испортила стол, и стоит, как ни в чем не бывало…

Алиса, открывшая было рот, задохнулась от такого заявление. Она испортила? «А это ничего, что он уже был давно испорчен? Вы загляните под стол, там все в рисунках!», – кричала девочка мысленно. Но упаси Бог такое произнести вслух. Все сказанное немедленно обращалось против самой же Алисы. Не проследила, не растолковала, позволила…

Почему брат настолько обожал расписывать все поверхности, кроме тех, которые для этой самой росписи предназначались, оставалось для девочки загадкой. Несколько каракуль Алиса нашла на обоях под кроватью, еще одно «произведение» украшало дно выдвижного ящика, а уж сколько страшных рож и человечков с автоматами красовалось на полях Ромкиных книжек, и не перечесть! Низ столешницы был расписан им в возрасте четырех-пяти лет, но родители до сих пор об этом даже не догадывались. И как показывал опыт Алисы, их незнание было к лучшему.

– Меня не волнует, зачем ты это сделала, – тем временем продолжала ворчать мать. – Но как наклеила, так и отдерешь. Я тебе дам спирт, им ототрешь клей, и чтобы следа не осталось. А ты, – родительница повернулась к младшему из детей, – уберешь свой бардак, понял? И чтобы я не слышала больше от Алисы, что ты лазил по ее вещам.

Отец ограничился многозначительным кряканьем, и оба взрослых немедленно удалились из комнаты. Словно по волшебству, Ромка немедленно прекратил реветь, насупился и, усевшись на стул, замолк.

– Ты слышал, что мама сказала? – обратилась к нему Алиса.

– Надоело, когда захочу, тогда и уберусь… – пробормотал в ответ мелкий.